А вражеские истребители все преследуют. Одна очередь снарядов попала в винт - срезала лопасть. От дисбаланса началась дикая тряска. Самолет почти неуправляем. Высота 100... 50... 30 метров... Мотор уже не тянет совсем, и я пошел к земле...
Приземлился посреди овсяного поля. Лето было жаркое, и, когда машина коснулась "брюхом" земли, поднялась пылища. Впечатление было такое, что самолет взорвался, и "мессершмиты", видимо считая, что покончили с советским бомбардировщиком, улетели.
В общей сложности от цели, где мы работали, и до места посадки я пролетел километров 100 на горящем самолете.
Овсяное поле заканчивалось оврагом. По ту сторону оврага рос подсолнечник: в нем я рассчитывал спрятаться - где-то неподалеку могли быть немцы.
Саша Демешкин тяжело ранен. Из уголков рта сквозь старую запекшуюся кровь пробивались тоненькие ручейки свежей и текли по подбородку и шее за ворот гимнастерки. Одна рука висела, как на веревке, на перекрученном лоскутке кожи, кости кистевого сустава были перебиты - хуже, намелко раздроблены. На голове повыше виска, две бороздки - как у Мальцева.
Я вытащил Сашу из кабины, взвалил на себя и побежал с ним до подсолнухов. Затем бережно опустил на землю, впрочем, насколько безболезненно и деликатно проделал это - судить трудно, я просто отупел от бега. Саша же в это время, не приходя в себя, издавал какие-то булькающие звуки. Тогда я разорвал на нем гимнастерку, шерстяной свитер - под форменную одежду мы всегда поддевали свитера, поскольку на большой высоте прохладно, - и вот что увидел: восемь пулевых ранений в грудь и четыре в район мочевого пузыря...
Я был так потрясен, угнетен беспомощностью, что-либо сделать для друга. Ненависть к врагу и злоба душили меня.
- Не умирай, Сашка.. - сказал ему. - потерпи... - И я рванул к самолету.
Нас воспитывали в строгости: сам погибай, а технику военную врагу не отдавай. Мне надо было поджечь мой Су-2, чтобы он сгорел окончательно. Поджигаю самолет, а он не горит. Тогда я выволок парашют, распустил его под баками с горючим, расстрелял баки из пистолета и чиркнул спичкой. Самолет загорелся.
Сашка тяжело дышал. Я решил достать ему воды и принялся искать ее, но ни речушки, ни ключа окрест не оказалось.
Когда сажал самолет, заметил поблизости деревню. "А рискну!" - решил и направился к ней. Вышел к крайней хате со стороны огородов. Хата бедная, двор скромный. Вроде бы ничего подозрительного. Но на всякий случай пистолет из кобуры достал. Когда ногой толкнул дверь, она с грохотом распахнулась, и я увидел старика со старухой. На столе, за которым они сидели, стояла кринка молока, лежал хлеб, картошка, огурцы и лук.
Увидев человека с пистолетом в руке, старики от неожиданности перестали есть и несколько секунд молча смотрели на меня.
- В деревне немцы есть? - строго спросил я.
- Нема, - ответила старуха.
- А что за деревня?
- Кукулы...
Затем, видимо решив, что настал ее черед спрашивать, бабка поинтересовалась., почему у меня такое красное лицо.
- Горел в самолете.. - ответил я . И она тут же запричитала.
- Ах, боже ж мой! - всплеснула руками, поднялась, принесла гусиного сала и смазала обожженные места.
- Сидай, - указала потом на скамейку у стола.
Я был голоден, но задерживаться не мог. Стоя выпил кружку молока, а ломоть хлеба взял с собой.
- Мне бы флягу воды, дед. Или ведро.
Нашлась большая бутыль. Хозяева наполнили ее колодезной водой. В другую, точно такую же, бутыль старуха слила молоко из кринки:
- На...
Старик на ломаном русском языке торопил меня. Говорил что-то насчет местных кулаков, которые могут убить.
Я поблагодарил гостеприимных молдаван и шагнул во двор. Возле хаты заметил
Каких-то людей. Мигом за кусты. Потом перемахнул ограду из камней - и в поле. Ориентироваться было легко - шел на догорающий самолет, в душе радуясь, что помогу сейчас Сашке.
А Сашка был мертв. И уже остыл.
Опустилась ночь. Кругом пожарища, всполохи огня. Временами погружаюсь в дремотное состояние, я никак не мог поверить, что такое произошло со мной. Погиб друг.. Сгорел боевой самолет...
На рассвете похоронил Сашку. Отыскал сухое место для могилы, чтобы и в проливные дожди ее не заливало. И вот возле одинокого дерева на краю овсяного поля руками выбрал землю. Обмыл лицо Сашки. Поцеловал в холодный лоб. Закутал его голову в гимнастерку и засыпал.
"Прощай, боевой друг. Мало мы с тобой повоевали..."
Пока я прятал документы, свои и Демешкина, пока заряжал пистолеты, свой и Демешкина, пока завтракал молоком и хлебом, издалека катился, приближаясь, какой-то непонятный шум. Похоже было на то, что двигается колонна. Наша или немецкая?.. Подался к дороге. Меня скрывал подсолнечник, поэтому я считал себя в безопасности, но готовился к худшему.
Уже слышно было фырканье лошадей, скрип телег. Подумал: наверное наши. Немцы - те все на автомобилях, а у нас в стрелковых полках в основном - то гужевой транспорт, машин мало.
Ясно, наши. Тащат пулеметы. Артиллерийские орудия на конной тяге. А вдруг это переодетые немцы? Вон как идут организованно! Не похожи на отступающую часть. В газетах и по радио в первые месяцы войны часто сообщали о коварности, которую применяли немцы. Они переодевали целые подразделения врага в советскую военную форму. Раненых везут. Значит, наши.
Выбегаю:
- Братцы!
Два красноармейца тут же:
- Руки вверх!
А на мне гимнастерки нет, я в свитере. Поднял руки:
- Да свой я...
- Знаем таких.. "Свой"... Кому это ты тут свой?
И повели меня к командиру - майору с орденом Красного Знамени. Тот со мной охотно согласился:
- Ну, конечно, наш человек. И документы имеются ?
Разуваюсь. Достаю из сапога кандидатскую карточку ( в сентябре 1939года меня приняли кандидатом в члены партии) и удостоверение личности. Командир внимательно изучает мои документы. Мне кажется, что чересчур пристально и медленно. Затем возвращает их мне и задает несколько вопросов. После чего говорит:
- Самолетов у меня, братец, нет. А воевать надо всем. Автоматом владеешь?
- Пистолетом...
- Пистолет это не оружие. А винтовкой?
- Владею.
- Получишь винтовку.
- Дайте автомат, научусь как-нибудь.
- Как-нибудь не стоит. У меня их немного.
Командир 189 полка 162 стрелковой дивизии майор Загорский, оказывается, связи ни с дивизией, ни с корпусом не имеет. И ведет свой полк... на запад. Немцы продвигаются на восток, а он со своим полком - на запад!
- Может быть, вы не знаете... Они же Днестр перешли!
- Знаю, у меня разведка.
- Так куда же вы?..
- Куда? Куда предназначено. Приказ, братец.
- За вчерашнее число.
- Устарел, считаешь? Наверное, устарел. А как убедиться?
И продолжал вести свой полк на запад. Наша колонна растянулась верст на десять.
В четырех - пяти километрах по шляху параллельно этому гитлеровцы шли вглубь советской территории...
К вечеру, убедившись, что приказ невыполним, майор дал колонне команду развернуться и двигаться в обратном направлении. Пять дней мы блуждали по тылам немцев. В бои старались не ввязываться, но столкновения с врагом были. Тогда я впервые увидел живых немцев - пленных. Надменные, наглые, чувствовали они себя, конечно, завоевателями.
Майор Загорский, успел я узнать, воевал в Испании, за что и был награжден орденом. Он прекрасно организовал разведку. Необдуманно и в суете ничего не делал. Меня, признаюсь, даже смущали и обескураживали его спокойствие и невозмутимость. Бомбы рвутся - самолеты нет-нет да появлялись, от этих налетов полк нес потери, - пули свистят, а он сидит себе и, не повышая голоса, подает команды. Бойцам и страшно за своего командира, и гордятся они им.
На пятый день, когда после ночного марша полк расположился на привал и я незаметно задремал, слышу кричат:
- Летчик!..
Ни по фамилии, ни по имени, ни по званию меня никто не знал. "Летчик" - и все тут.
- ...Майор тебя требует.
Иду. Докладываю по-военному. Оказывается связь с дивизией восстановлена.
В штаб уходит машина, и меня отправляют с ней.