Из Петербурга изгоняли не безвестного юношу, а молодого корифея, надежду русской литературы.
Собираясь в дальнюю дорогу, укладывая то немногое, что брал он с собой, Пушкин бережно опустил на дно чемодана портрет Жуковского с надписью «Победителю-ученику от побеждённого-учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму Руслан и Людмила. 1820 марта 26 великая пятница».
Ещё совсем недавно его поздравляли с окончанием «Руслана», сулили успех, славу. Теперь… Всё изменилось так стремительно, что он не успел опомниться, не успел даже переписать набело шестую песнь поэмы, не закончил начатые издательские дела.
Правда, сборник пристроил. Он, Пушкин, проиграл в карты Никите Всеволожскому пятьсот рублей и, не имея чем платить, положил на стол сборник — единственно ценное, что было у него. Оценил его по-божески — в тысячу рублей. Больше спросить посовестился. И предложил Всеволожскому: пусть купит сборник и пусть издаст. Пятьсот рублей в счёт долга, пятьсот — наличными. Всеволожский согласился и обещал издать.
А поэма? О ней хотели позаботиться друзья. «Мы постараемся отобрать от него поэму, — писал Вяземскому Александр Иванович Тургенев, — прочтём и предадим бессмертию, то есть тиснению».
Четвёртого мая 1820 года, когда на письме Каподистрии царь поставил своё «Быть по сему», граф Нессельроде приказал выдать «коллежскому секретарю Пушкину, отправляемому к главному попечителю колонистов Южного края России, ген.-лейт. Инзову, на проезд тысячу руб. ассигнациями из наличных в коллегии на курьерские отправления денег».
Ему выдали деньги и «пашпорт». В нём говорилось:
«По указу его величества государя императора Александра Павловича самодержца Всероссийского. И прочая, и прочая, и прочая.
Показатель сего, Ведомства Государственной коллегии иностранных дел коллежский секретарь Александр Пушкин отправлен по надобности службы к главному попечителю колонистов Южного края, г. генерал-лейтенанту Инзову; почему для свободного проезда сей пашпорт из оной коллегии дан ему.
В Санктпетербурге майя 5-го дня 1820-го года».
Отъезд был назначен на следующий день.
Пушкин простился со всеми, кроме Чаадаева. Ему оставил записку: «Мой милый, я заходил к тебе, но ты спал. Стоило ли будить тебя из-за такой безделицы». Под напускной беспечностью он скрывал другие чувства.
Отъезд вышел тягостным. Мать мрачно молчала. Старший сын её не радовал. Она не понимала его. Сестра и няня плакали. По счастью, отца в Петербурге не было, и это избавило от длинных наставлений и упрёков. Пушкин был сыт ими по горло.
В коляску сели вчетвером. Его верный слуга Личарда — Никита — на козлы к ямщику. Сзади он, Пушкин, и двое провожающих — Дельвиг и Павел Яковлев.
Кони дёрнули. Ольга бросилась к брату, хотела что-то сказать, да передумала и лишь махнула рукой. Няня Арина стояла поодаль и крестила его мелко и часто, как когда-то в Москве, когда укладывала спать.
Ехали по Фонтанке до Московской заставы. Выехали на Белорусский тракт. В Царском Селе Дельвиг и Яковлев сошли.
— Прощай, Пушкин.
Они обнялись. Глаза у Дельвига были полны слёз, Яковлев, как всегда, балагурил. Пушкин вторил ему, хоть и было невесело.
Когда провожающие скрылись за густыми клубами дорожной пыли, Пушкин остался один со своими мыслями.
Сожалел ли он, покидая Петербург? Нет, не сожалел. Он презирал этот город. Ему было горько. Он был ожесточён.
Сожаления пришли потом, когда всё пережитое подёрнулось умиротворяющим туманом забвения. А пока… Незадолго до отъезда он писал Вяземскому: «Петербург душен для поэта. Я жажду краёв чужих, авось полуденный воздух оживит мою душу».
Прощаясь с Раевскими, Пушкин условился с Николаем встретиться в Екатеринославе и вместе отправиться путешествовать по Кавказу. Раевские чуть не всей семьёй собирались лечиться на Кислых водах.
«Я к вам лечу воспоминаньем»
Прошло уже три месяца с того дня, как Пушкин покинул Петербург. Генерал Инзов разрешил ему путешествовать вместе с Раевскими. Они пересекли украинские степи, переправились через Дон, посетили Кавказ, Крым.
Пушкин стоял на палубе корабля, который уносил его из Феодосии в Гурзуф.
Была безлунная ночь. В вышине сияли звёзды. В тумане вдоль берега смутно угадывались очертания гор.
— Вот Чатырдаг, — сказал капитан.
Пушкин не различал Чатырдага, да и не любопытствовал. Мысли его были далеко. Вокруг простиралось тёплое южное море, в вышине сияли крупные южные звёзды, а он думал о севере, думал о Петербурге.
Он не спал до утра. В ту ночь написал он одно из самых удивительных своих стихотворений, в гармонии которого как бы слились воедино плеск волн, шум ветра и жалобы страдающего человеческого сердца. Он написал элегию «Погасло дневное светило» — первое стихотворение, сочинённое им вдали от Петербурга. В нём излил всё, что томило его.
«Но только не к брегам печальным туманной родины моей…» Он не хотел возвращаться туда, где так много выстрадал. Он хотел забыть Петербург. Но воспоминания услужливо воскрешали картины пережитого: клевету, гонение, измену друзей.
Лишь немногие из «минутных друзей» ему остались верны. Почти все испугались, отшатнулись, предали. Иные даже злорадствовали и пытались унизить.