Но сначала была Месса Навечерия Рождества в церкви Святой Екатерины, что расположена в Монбелье и к шато Мерси ближайшая. Случилось сие мероприятие накануне, двадцать четвёртого, было длинным и нудным, совершенно утомив. Наверное мой недовольный вид сбивал капеллана с божественного, потому что тот, поглядывая на меня, непременно начинал заикаться. А может мне, как некатолику, быть здесь не полагается. Если и так, указать на то мне никто, помня другие подобные преценденты и каким образом их разрешаю, не осмелился. И если вы подумали, что это всё, то я вас разочарую… А как был разочарован я, когда выяснилось, что это только начало, а нужно ещё три длиннющие литургии отстоять: ночью, утром и днём. Но делать нечего- вытерпел. Зато какая благодать меня посетила, когда понял, что всё позади… Решив непременно это отметить.
— Хочу поднять этот бокал за прекраснейшую из женщин- благородную даму де Люньи! — и, слегка покачиваясь, поднял к потолку упомянутый сосуд с красным содержимым.
И, в отличие от первых, этот тост лишь мои товарищи по оружию восприняли как полагается-радостными здравницами и полными чашами. У дворян- невольных почитателей моего ораторского искусства- он вызвал неоднозначную реакцию: они запереглядывались и зашушукались, а Марго покраснела, как маков цвет. Что-то опять не так сделал? Да, и к чёрту!
Сегодня в зале присутствовало не менее полсотни человек. Кроме стола для дворян, напротив его накрыли такой же, но поменьше (по их количеству) — персонально для дам. Был даже столик для людей попроще, расположенный в самом дальнем углу, за которым разместились несколько гостивших у меня бюргеров из Турню. Но, лично меня, больше всего, конечно же, радовало наличие рядом знакомых и родных лиц: Марго, Марка, Мэтью, Поля и многих других, заменивших здесь мне семью, и… нет, а вот мелькнувшую рядом рожу Слизняка я к ним причислять не буду. Да, и он, судя по кислой физиономии, меня не в родственниках, а скорее в гробу видел. Подобно многим слугам, Слизняк сегодня прислуживает господам, разнося блюда. Быть личным слугой принца и- как низко он пал! — превратиться в мальчика на побегушках. Но, бог с ним, как мелькнул мимолётно передо мной, так и я- вычеркнул его из памяти, вернувшись мыслями к происходящему в зале. И к инкрустированной драгоценными камнями чаше, наполненной коммандарией, самым дорогим, что возможно в данных условиях, вином с Кипра, ныне прозываемому ещё королевским- могу себе позволить…
Залпом опрокинул в ненасытную глотку. Причмокнул от удовольствия и- внезапно- рухнул на пол от неожиданной страшной боли. Все повскакали со своих мест, поднялся сильный шум. Вокруг меня толпились люди, а я скрипел зубами от сильнейшей рези в животе. Меня- несмотря на мои протесты- подняли и понесли. Положили на постель, всех лишних выгнали и послали за доктором. Тот пришёл, начал осмотр, но едва я, по его просьбе, открыл рот, как он, сильно побледнев, отшатнулся.
— Что? — прохрипел я, глядя на его очень мне не понравившуюся реакцию. И почему так говорить больно?
— Чеснок. Это… это же… — шептал этот вечный студент.
Я уже хотел направить того на путь истинный, но видя мои мучения, к которым теперь прибавилась жуткая головная боль, в дело вступил Марк, схвативший лекаря за плечо и, буквально, зарычавший на того:
— Приди в себя! Жизнь Его Светлости от тебя зависит… Говори!
Доктор оглянулся на окружающих и, увидев требовательные лица, растерянно выдавил:
— Яд. Его Светлость отравлен… — и добавил немного непонятно, — arsenicum…