— Конечно! — обиделся Геннадий Викторович.
— А почему вместо Нальчика мы прилетаем в аэропорт Минеральных Вод?
— Не знаю, — почесал он затылок.
Но там нас ждала машина, которая должна была отвезти в Нальчик, и я успокоился.
В Минеральных Водах нас действительно встретил Мурад, человек из Нальчика. Чем-то он был неуловимо похож на меня. «Борец», — догадался я, увидев сломанное ухо.
— Когда боролся? — спросил я.
— В семидесятых.
— Королева помнишь?
— Конечно! — обрадовался Мурад. — Значит, ты наш?
— Борцов бывших не бывает, — сказал я.
Мурад достал телефон и что-то сказал то ли на кабардинском, то ли на балкарском языке.
О борьбе в последнее время я стал вспоминать значительно чаще, чем прежде. С годами даже писатели становятся сентиментальными.
Мы сели в машину и поехали. В какой-то момент машина свернула с шоссе и поползла в горы.
«Неужели на родину Кешокова?» — подумал я.
— Это другая родина, — сказал Мурад. — Сейчас немного покушаем.
Машина остановилась у непритязательного сельского кафе. Мы вышли.
— Сейчас принесу, — сказала женщина, встречавшая нас у двери.
Она была настоящий работник общепита, по борцовской классификации — тяжеловес.
— Эта остановка входит в программу? — спросил меня Иванов.
— Нет, но ты ни о чем не пожалеешь, — сказал я.
Женщина вернулась с гигантским подносом в руках. На нем дымились только что поджаренные куски бараньей корейки. У нас в семье мы их называем «пистолетики».
— Здесь, наверное, двух баранов зарезали, — покачал головой Иванов.
— Трех, — усмехнулся я.
— Сейчас немножко выпьем, — сказал Мурад. — Все борцы — братья.
Мы выпили и принялись за корейку. Она была превосходна.
— На Кавказе умеют принять гостей, — сказал Геннадий Викторович, обсасывая косточку. — Но при чем здесь борцы? Мы ведь к писателю приехали.
— Это разминка, — объяснил Мурад. — На Кавказе борец — особенный гость.
Мне было приятно это слышать. Уж сорок лет прошло, как я в последний раз выходил на ковер. А он вот не отпускает. Хороша корейка. Да и водочка...
— Слушай, я ни в одной командировке столько не ел и не пил, — шепнул мне на ухо Иванов. — А что будет дальше?
— Поедем в Нальчик, — успокоил его Мурад. — Вечером выступление в театре, завтра — в родном селении Кешокова.
— Ты кем сейчас работаешь? — спросил я его.
— Помощник министра по строительству.
— На ковер выходишь?
— Очень редко.
Мы одновременно вздохнули.
Дальше все было в точности так, как говорил Мурад.
Когда я в театре показал удостоверение, подписанное Кешоковым, мне аплодировали дольше, чем другим выступающим. А их было немало.
На родине Кешокова мы побывали у могилы, где он похоронен, затем посмотрели большой концерт самодеятельности, устроенный в честь юбиляра.
Пели и плясали артисты отчаянно, как и положено настоящим кабардинцам.
На банкете после концерта меня посадили рядом с главой местной администрации.
— Знаете, как называют кабардинских девушек? — спросил он меня.
— Кабардинки, — уверенно сказал я.
— Черкешенками.
— Но ведь на Кавказе есть и черкесы! — удивился я.
— Такова традиция, — твердо сказал глава. — И черкешенки считаются вишенками на торте.
— Пусть будут вишенки, — согласился я.
На концерте некоторые из артисток понравились мне особым изяществом движений. Но здесь, на банкете, их не было.
Все кавказские застолья отличаются щедростью, и кабардинское не было исключением. Я пил и ел с осторожностью: не хотелось улетать из гостеприимного Нальчика с раскалывающейся от боли головой, да и сердчишко поберечь надо, давно уж не юноша на борцовском ковре.
Я заметил, что кабардинские и балкарские писатели сидели за отдельными столами напротив друг друга.
«У них ведь разные религии», — вспомнил я.
— А живем в мире, — сказал глава администрации. — Бывают отдельные недостатки, но мы с ними боремся.
«Без борьбы на Кавказе никак нельзя», — согласился я.
Банкет закончился, мы с Геннадием Викторовичем, который братался с кавказцами в другом конце зала, сели в машину и укатили к себе в гостиницу. Нас поселили в бывшем санатории ЦК, ныне превращенном в элитный отель. Здесь были удобные номера с просторными лоджиями, за окнами парк с лиственницами, цесарками, горлицами и белками.
— Замечательно, — вслух сказал я, переодеваясь в пижаму. — После обильного стола нет ничего лучше, чем хороший сон.
В дверь громко постучали. Я много раз бывал в командировках и хорошо отличал деликатный стук горничных от грохота, который устраивают гости.