Как всякий настоящий поэт, Антон Петрович любил застолья с молодыми поэтами, когда можно и себя показать, и других поучить. Водка быстро заканчивалась, в кармане, как говорится, вошь на аркане, и Белевич громко объявлял:
— Айда к генералам!
— Зачем? — удивлялась молодежь.
— Займем на бутылку.
Он брал в качестве сопровождающего кого-нибудь из молодых поэтов и отправлялся в штаб.
— Генерал Белевич! — бросал он на ходу постовому. — Этот со мной.
Иногда фокус удавался, и Белевич занимал у знакомого генерала трешку, а то и десятку.
— Как он сюда попал? — отчитывал постового генерал.
— Похож... — оправдывался тот.
Однажды «генерал Белевич» в канун Нового года пришел читать стихи на телевидение. Эфир был «живым». Тогда это практиковалось: поэта сажали за стол, включали камеру, и он отбарабанивал стихи по бумажке. Один рубль восемь копеек за строчку — овчинка стоила выделки.
Антон Петрович расположился за столом, на камере зажегся огонек, и он начал: «Мы пришли в полесский край с Пестраком Пилипом...»
Помощница режиссера, в задачу которой входила смена заставок на треноге, облегченно вздохнула и отправилась покурить. У нее было свободных пятнадцать минут. Чтобы дым не шел в студию, она осторожно приоткрыла тяжелую двойную дверь. По студии пронесся порыв сквозняка, и все бумажки, приготовленные поэтом, сдуло со стола, осталась лишь та, которую он держал в руках.
Стихотворение закончилось. В студии повисла тишина. Белевич недоуменно посмотрел на пустой стол. Наизусть он не знал ни своих стихов, ни чужих. Телеоператор затрясся от беззвучного смеха. Звукорежиссеру стало плохо.
Поэт обреченно вздохнул и полез под стол. В кадре изредка появлялись то голова, то плечо, то рука с листком бумаги. Кучка на столе постепенно росла.
— Уйдите на нейтральную заставку! — стонала режиссер.
Но помрежка курила, и сменить заставку было некому.
Наконец в кадр медленно вполз поэт. Лицо его было красное, волосы дыбом, на кончике носа дрожала капелька пота. Дрожащей рукой он взял лист бумаги и прочитал: «Под окном одна ты не сиди и ко мне, хорошая, приди...»
Поэт смолк. В такой критической ситуации он не оказывался даже в партизанском отряде.
— Сбился, — смущенно посмотрел он в камеру. — Пойду-ка я, пожалуй, домой.
— Ой, мамочки... — прошептала помрежка, которая уже вернулась на свое место, оперлась рукой на треногу, и та с грохотом обрушилась на пол.
Звукорежиссер отключила звук в студии.
Это была последняя «живая» передача Белорусского телевидения.
Гибель дворника
Писатель Леонид Соболев был во всех отношениях уникальным писателем. И дело даже не в том, что он хорошо писал и был увенчан многочисленными наградами и премиями. В советской литературе было много хороших писателей. Леонид Соболев, во-первых, был дворянин, во-вторых, беспартийный — и при всем этом возглавлял Союз писателей РСФСР. Уже за одно это ему можно было ставить памятник, хотя как раз памятника он и не был удостоен.
В последние годы Леонид Сергеевич практически безвылазно жил в писательском поселке Переделкино. Злые языки поговаривали, что ему не было никакой нужды выезжать оттуда: Союзом писателей руководила его жена. И получалось это у нее, утверждали те же языки, нисколько не хуже, чем у самого Соболева.
— Почему? — интересовались некоторые из дотошных граждан.
— А не пьет, — отвечали знающие люди. — Совсем.
Стало быть, сам Леонид Сергеевич употреблял.
— И ему не разрешает, — добавляли знатоки. — Строгая женщина!
В тот год в январе в Переделкине навалило снегу, и в феврале, как это часто случается в Подмосковье, ударила оттепель. Писательские участки утопали в сугробах, к домам вели узкие дорожки, по которым можно было ходить только гуськом. У Соболева, как у руководителя самой крупной писательской организации страны, был собственный дворник, и снегопады его волновали мало. Дворник, живший в соседней деревне Переделки, легко справлялся со стихией. Но снежные заносы в России и не считались стихией. Каприз погоды, не больше.
Итак, Леонид Сергеевич вышел утром из дома — и остолбенел. На плохо расчищенных ступеньках крыльца спал пьяный дворник. Растолкать его писателю стоило немалых трудов.
— Что за свинство, Николай? — строго спросил Соболев.
Все-таки он был флотский офицер и порядок на корабле, то есть в хозяйстве, ставил превыше всего.