- Вы здесь, брат, о многом не слышали! - сказал Вася. - А у нас в каждом селе такие сады есть: в городах - сотни, а в Москве... В Москве, знаешь, две тыщи таких садов. Две тыщи пятнадцать!
Мехти невольно улыбнулся. Вася, конечно, назвал число московских детских садов наобум, но почти не ошибся.
- Две тысячи пятнадцать? - присвистнул Сильвио.
- А ты думал?! На то она и Москва.
Янко приподнялся на локте:
- Рассказывал мне отец про Москву... Большая она!
- Большая?! - насмешливо произнес Вася. - Скажи лучше, громадная! Там у нас улица есть, как двадцать виа Гегга, вместе взятых. Из одного конца в другой часами на автомобиле ехать будешь. Метро у нас - ни в одной сказке таких дворцов нет. Войдешь - мрамор, люстры, украшения, лестницы полированные. Встанешь на лестницу, а лестница сама тебя вниз несет: подойдет поезд - садись и кати себе, куда хочешь.
Мехти неподвижно лежал в повозке, с трудом сдерживая смех. Он знал, что Вася ни разу не был в Москве.
- Вот бы попасть туда, а? - мечтательно проговорил один из молодых партизан.
- А ты был, Вася? - задал коварный вопрос Сильвио.
Вася замялся.
- Нет, не был, - со вздохом выговорил он. - Не успел, ребята. Но еще буду!.. Вот отвоюемся, поеду туда учиться. На агронома!
- Обязательно, Вася. Теперь уже скоро! - тепло сказал Мехти.
Один из молодых партизан - горбоносый юноша-итальянец - грустно покачал головой.
- А мне не удастся учиться... Грамоте я обучился, а дальше - никак... Пришлось работать в кузнице, брату помогать, а потом брат умер, надо было кормить сестренок и мать. Мать - больная, сестренки совсем малые.
Вася шагнул к итальянцу и присел перед ним на корточки.
- Ты думаешь, тебе одному не придется учиться? И Янко, и Сильвио, и тысячи таких, как они, тоже останутся ни с чем!
- Это почему? - удивился Сильвио.
- И детских садов тут не будет, - продолжал Вася, - и вообще никакой жизни!..
Он выдержал паузу и сердито сказал:
- Никакой жизни не будет, пока вы не поумнеете да не сбросите со своей шеи богатеев, вроде тех, у кого мы стояли в вилле. Ведь и деревня ваша и земля - у помещика, а кузница, мельница, лавка - у кулака... А у вас ничего нет!..
Сзади неслышно подошел Сергей Николаевич.
- Что это здесь происходит? - тихо спросил он, наклонясь над Мехти.
- Вася проводит у костра политбеседу с местной молодежью, - улыбаясь, шепнул Мехти.
- Вон оно что! - полковник усмехнулся и обратился к притихшим ребятам: - Вы командира не видели?
- Поискать? - вскочил Сильвио.
- Нет, поесть - ужин готов - и на боковую! - приказал Сергей Николаевич. - А командира я сам найду...
К повозке подошел Анри Дюэз.
- Здравствуй, Михайло... - смущенно проговорил он и неловко протянул Мехти плоский ящичек. - Мы узнали, что ты задумал писать картину, вот достали краски.
Мехти раскрыл ящик - там были уложены в ряд тюбики, кисти, ванночки. Мехти даже зажмурился от удовольствия: так великолепен был этот подарок!
- Где же это вы достали? - спросил он, забыв даже поблагодарить Дюэза.
Дюэз прислонил свой автомат к стволу дерева и присел на край повозки:
- А шел я как-то со своим отрядом; вижу - шагает по дороге человек. Такой, знаешь, смуглый, и одет, как местные: потрепанное полупальто, изодранные ботинки, цветные гетры. Ну, думаю, наш. Но держу его под наблюдением. Мы как раз должны были взорвать мост и надолго затаились в кустах. Человек идет, значит, прямо к мосту, я ему шепотом: "Стой!" Остановился, оглядывается. Я вышел с ребятами из кустов, подошел к нему... Всматриваюсь - нет, не наш. "Кто такой будешь?" - спрашиваю. А он спокойненько так: "Я немец". И имя свое назвал. Потом он сообщил, что где-то в Монфольконе имеются у него старые родственники, что он ищет тихое местечко, чтобы дождаться там конца войны. Рассказал, как удрал он с фронта. Плохо сейчас приходится гитлеровцам: многие удирают! За спиной у немца был рюкзак. Мы, на всякий случай, обыскали его и обнаружили в рюкзаке этот ящик. Смотрю - краски. Я и подумал: а ведь наш Михайло - художник, к тому же он сейчас лежит больной, скучает. Хотел я было отнять краски, но тут этот немец сказал, что позади нас находится карательный отряд гитлеровцев и что ему пришлось обогнуть из-за них гору. Ровно через минуту приходит Сильвио и тоже говорит, что в тылу у нас гитлеровцы. Ну, тут уж решил я не отбирать, а попросить у немца эти краски. Он сначала ни в какую... Начали мы торговаться. Видно было, что не хотелось ему продавать их, но позарез нужны были деньги. Мы, грехом пополам, наскребли по карманам денег и отдали немцу. Я объяснил ему, как лучше добраться до Монфольконе. Немец поблагодарил нас. На прощанье сказал: "Эти краски принадлежали знаменитому французскому импрессионисту". Он и фамилию какую-то назвал, только я не запомнил, - Дюэз бросил на Мехти извиняющийся взгляд. - Перешел немец через мост, спустился по склону горы, а через двадцать три минуты взорвался на мосту поезд. Ну, это уж неинтересно! Вот и все.
Дюэз сел на хвою, поближе к костру, снял мокрые башмаки и вытащил из кармана сухие шерстяные чулки, чтобы надеть их. Когда он оголил левую ногу, Мехти увидел при свете костра, что у Дюэза вырезана на ноге вся икра.
- Вы были ранены? - спросил Вася.
- Вы ногу увидели? - застеснявшись, сказал Дюэз и спустил штанину. Нет, не ранен. Это меня змея укусила. Есть такая небольшая желтая змейка у нас на Корсике. Укус ее - смертелен, надо сразу же вырезать мясо вокруг укушенного места. Так я взял нож да и вырезал себе икру.
Мехти откинулся на подушку... Хорошо, когда вокруг такие сильные люди! И стыдно, что самому приходится лежать...
Полковник нашел командира у начала тропы, ведущей к дальним постам. Несколько партизан, ловко орудуя лопатами, рыли вблизи тропы землянку. Другие влезли на высоченную сосну и прилаживали к ее верхушке провода сосна должна была служить антенной для рации.
"Работайте, работайте, друзья! - мысленно обратился к ним Сергей Николаевич. - Ох, если б все было в порядке и удалось поймать Москву!.."
Рация бригады работала неважно: радист был неопытен, то и дело выходили из строя аккумуляторы, аппаратура была повреждена из-за бесчисленных встрясок во время переездов. Местную связь еще удавалось кое-как наладить, но поймать в эфире голос Москвы, заглушаемый вражескими станциями, можно было очень редко. А полковнику и другим партизанам хотелось слушать и слушать этот спокойный голос! Пусть даже вести плохие, - все равно, с каждым словом, доносящимся из Москвы, становишься сильнее, уверенней!.. Как-то они услышали позывные Москвы, и Мехти, чувствовавший себя утомленным, сказал, что с него вмиг слетела усталость.
- Голос Москвы, друг мой, в весь мир бодрость вливает! - ответил ему Ферреро.
Сейчас Ферреро задумчиво сидел на круглом валуне... Возле него стояла корова, привязанная веревкой к стволу раскидистой ели.
- Размышляешь, товарищ Ферреро? - подсев к нему, спросил Сергей Николаевич.
- Размышляй не размышляй, легче не становится, - угрюмо проговорил командир. На лбу его залегли глубокие морщины.
Он встал, шагнул к корове, погладил рукой ее теплую, гладкую шею. Корова стояла смирно, изредка помахивая хвостом.
- Связной был, от товарища П., - негромко сообщил Ферреро.
Полковник придвинулся к нему ближе.
- Я говорил, что Карранти еще даст о себе знать? Так оно и вышло. Вчера же немцы разгромили нашу явку в Опчине, повесили Марту Кобыль, нагрянули в рабочий квартал в Триесте - в дом металлиста Иона Луки. Гестаповцы схватили трех верных людей - самого Иона, Игрежа, Соломку. В Плаву и Сагу отправили по батальону гитлеровцев...
- Понятно, - кивнул полковник. - Карранти знает, - что эти села нас кормят.
- Он и больше знает. Если даже эти села изолированы от нас, то нам еще можно кое-что перебросить из Терново. Поэтому он и постарался, чтобы туда отправили итальянский фашистский взвод.
- Тоже понятно. Поскольку не удалось свалить нас ударом в спину, пытаются взять измором. Не мытьем, так катаньем, как говорят в моей стране.