Однако разговор о людях, лишенных родной земли, — особая тема, и касаться ее наспех просто не имеет смысла. И все же не могу не вспомнить один из дней Недели Казахской ССР, когда совсем неожиданно у меня произошла никем не запланированная встреча с земляками.
Это случилось утром за несколько минут до открытия Советского павильона. Мы с Касымом Асановым, председателем колхоза, неторопливо поднимались по ступенькам. Вдруг я услышал не очень смелый голос, окликнувший нас по-казахски:
— Простите, вы из Казахстана?
Мы разом оглянулись и увидели небольшую группу людей, приближающихся к нам со смущенными улыбками. По одежде незнакомцы не отличались от тысяч и тысяч посетителей выставки, но их характерные смуглые лица с первого взгляда выдавали жителей Средней Азии. Они подошли и по обычаю поздоровались с нами за руку.
— Вы Шарипов? — спросил один из них. — Я видел вашу фотографию в газете.
Это были люди из числа так называемых перемещенных лиц. Во время Великой Отечественной войны они по разным причинам оказались в плену, а затем уступили фашистской пропаганде и вступили в ряды пресловутого Туркестанского легиона, сформированного немцами из жителей среднеазиатских республик. Как бывший партизан я знал, что гитлеровское командование использовало Туркестанский легион и на передовой против наступающих частей Советской Армии и в тылу в качестве карателей. Не было для меня секретом и то, что многие из легионеров, отравленные фашистской пропагандой, носились с националистической идеей «Большого Туркестана», — созданием самостоятельного азиатского государства на территории Средней Азии. Правда, со временем изрядная часть бывших легионеров осознала свод) ошибку и нашла пути для возвращения на родину. Но какое-то число уцелевших гитлеровских наемников до сих пор живет за границей.
Не скрою, было неприятно видеть людей, против которых по долгу командира и партизана мне приходилось сражаться с оружием в руках. Но в то же время мною владело вполне объяснимое любопытство узнать, что же осталось в душах людей, променявших родную землю на далекую чужбину.
Бывшие легионеры называли места, откуда они родом, где у них остались родственники: Семипалатинск, Гурьевская область, станция Туркестан. Среди них были один туркмен и один киргиз. Фамилий я их не спрашивал — не было охоты.
По рассказам, обитали все они в Нью-Йорке и приехали в Монреаль специально: посмотреть на успехи Казахстана и других республик Средней Азии. Туркмен в свое время, накануне войны, окончил советский юридический институт, но сейчас работает не по специальности, а переквалифицировался, как он сказал, в специалиста по тюркским языкам. Киргиз работает в библиотеке Нью-Йоркского университета. Ударившись в воспоминания, он со слезами рассказал о том, как ему довелось присутствовать в Америке на встрече с нашим писателем-академиком Мухтаром Ауэзовым.
И вообще встреча эта у меня и у Саттара Имашева оставила какое-то тягостное впечатление. Со дня нашей победы над фашизмом прошло уже четверть века, давно залечены раны войны, давно, как я полагаю, стерлась память об отщепенцах, в свое время так подло предавших родной народ. Но где-то по белому свету еще мыкаются жалкие людишки, и незавидное их существование не может вызвать в душе советского человека ничего, кроме откровенной жалости. Они сами выбрали себе жесточайшее из наказаний — изгнание и забвение.
Направляясь по своим делам, мы сказали бывшим легионерам:
— Что вы болтаетесь по свету? Просились бы домой.
— Боимся, — помявшись, признались они.
Мы не стали расспрашивать их, видимо, у бывших карателей и в самом деле имелись причины опасаться возмездия родного народа за содеянное. Но, повторяю, нам их участь показалась незавидной. Женаты они, кто на немке, кто еще на ком-то, дети их не знают ни родного языка, ни родины, да и сами они, бывшие наймиты врага, сохранили какие-то национальные признаки лишь постольку поскольку еще живы.