— Малыш спас мне жизнь, — продолжал обер-лейтенант. — Когда в воздухе просвистел русский снаряд, он закрыл меня своим телом. Сам он получил контузию. Это настоящий герой!
— Ну, это еще не дает ему основания совать нос в наши тарелки. Он спас вам жизнь? Так вы можете угостить его в любом трактире у себя на родине!
Этим капитан очевидно хотел сказать, что, судя по произношению этого офицера, они родились в разных странах. Он пододвинул стул и сел за их стол. Обер-лейтенант взглянул на Малыша, улыбнулся и сказал, похлопав его по плечу:
— Что ж, Малыш, придется тебе, видно, покинуть нас и спуститься ниже… Пойдем, пойдем. Я устрою тебя внизу. Боюсь, как бы тебя и там не обидели. Я сейчас вернусь, господин капитан.
Капитан промолчал. Когда обер-лейтенант и солдат вышли из зала, он громко обратился к старому, увешанному крестами полковнику, сидевшему за соседним столом:
— Как вам нравится этот выскочка?!
— Надо бы поговорить с ним, — заметил полковник. — После обеда я это сделаю.
— О нет, позвольте мне самому. Уж я испорчу ему аппетит.
Они потянулись к салфеткам, вложенным в стаканы Малышом.
И вдруг в зале начался переполох… Старый полковник заметил, что на его салфетке что-то написано… Он расправил измятую бумагу, надел очки, пробежал надпись глазами. Потом резко, так, чтобы все могли слышать, приказал:
— Просмотреть салфетки на столах!
Музыка оборвалась. Зашелестела бумага. И каждый из находившихся в зале прочел на своей салфетке три слова: «Смерть за смерть!», и подпись внизу: «Народные мстители».
Шульц (он только что вошел в зал) взял салфетку и почувствовал, как по спине у него пробежал легкий озноб. «Ого! Они и сюда проникли!..»
— Директора! — истошно завопил кто-то.
— Закрыть двери, никого не выпускать! — выкрикнул полковник.
В зале появился смертельно испуганный, круглый, как мяч, маленький итальянец с обрюзгшим лицом. Он только отрывисто спрашивал:
— Что? Что? Что?..
Прибежали солдаты. Прибежали официантки. Сбежался весь обслуживающий персонал «Дейче зольдатенхайм»…
Двери дома закрыли, поставив возле них фельджандармов.
Все с подозрением поглядывали друг на друга.
Начался обыск. Гитлеровцев было много, огромный зал едва вмещал их…
А улицы Триеста жили в это время обычной для военного времени жизнью.
Городской трамвай медленно полз в гору, увозя среди других пассажиров обер-лейтенанта и его спутника — белобрысого Малыша.
Трамвай остановился, и они прошли к выходу. Пассажиры, посторонившись, пропустили их вперед. Когда мимо них шел немецкий солдат или офицер, лица у людей словно каменели.
Офицер и Малыш стали удаляться от трамвайных линий, поднимаясь все выше, к живописным желтым скалам, которые когда-то омывались волнами Адриатического моря.
Слева открывался вид на долину. В долине темнели виноградники. Аккуратные домики казались отсюда совсем крохотными. А за домами — скалистые горы, вершины которых покрыты редкими соснами.
Местечко это называлось Опчиной.
Обер-лейтенант и солдат остановились у большой отвесной скалы.
— Вот что, Вася, — тихо заговорил обер-лейтенант, обращаясь к Малышу. — Что это ты, в самом деле, вздумал ходить по городу, обнявшись с Анжеликой?
Вася озорно улыбнулся:
— Так делают все немцы.
— Не нужно, Вася. Это может вызвать у местных жителей неприязнь к Анжелике. И потом — Анжелика очень красивая девушка, другим солдатам захочется последовать твоему примеру.
Лицо у Васи стало серьезным, выцветшие брови нахмурились.
— Хорошо, — сказал он. — Если так нужно, я не буду больше обнимать Анжелику.
«Совсем еще мальчик!» — подумал обер-лейтенант. Он вытащил карманные часы и поглядел на циферблат.
— Странно… Что бы это могло значить?
— А сколько прошло?
— Тридцать одна минута.
— Нужно тридцать.
Они встревоженно переглянулись.
— Вася! — послышался вдруг сзади горячий шепот.
Оба оглянулись на голос. Неподалеку от них стояла взволнованная Анжелика. Щеки ее пылали. Она была сейчас небывало красива, — так, во всяком случае, казалось Васе.
— Ну как? — приблизившись к ним, спросила Анжелика.
Обер-лейтенант снова взглянул на свои карманные часы.
— Сколько? — спросил Вася.
— Тридцать три минуты, — мрачно сказал обер-лейтенант.
Лицо Анжелики потемнело. Она вопросительно посматривала то на Васю, то на офицера.
— Ничего не понимаю, — сказал обер-лейтенант. — Ты хорошо раздавил капсюль в уборной?