- Кстати, - спросил он у американца, - что вы думаете насчет Михайло? Можно ли, наконец, избавиться от его визитов в Триест?
- Михайло слишком опасный враг. Он пользуется большой популярностью у местного населения, - после паузы ответил Карранти, - и мне кажется, вы слишком мало обещаете за его голову… Следует хотя бы удвоить сумму.
- Да, пожалуй, вы правы. Денег тут жалеть не приходится.
Они спустились в вестибюль, где адъютант отрапортовал своему начальнику, что за истекшее время в доме ничего не случилось, если не считать того, что хозяин читал вслух «Фауста».
Шульц не придал этому особенного значения и, попрощавшись с Карранти, ушел. Но Карранти показалось, что дело тут нечисто… Вряд ли Мазелли питал особую любовь к литературе. По-видимому, за этим чтением, как и за всем, что делал Мазелли, скрывается какой-то подвох. Еще в Штатах Карранти ознакомили с характеристикой этого пройдохи: его излюбленным занятием была торговля секретами. Продавал он их без разбору, кому угодно, лишь бы платили. С ним нужно быть осторожней… А лучше всего - вообще не быть с ним.
В это утро в городе дул норд-ост, которого так боятся в Триесте. Женщины, укутавшись в шали, выбегали на улицу и затаскивали своих детей в дома.
Горожане старались поскорей укрыться от ветра. Раньше всех опустели улицы северо-восточной, портовой части города. Убежищем для людей служили здесь плохонькие, дешевые трактиры; они не вмещали всех, стремившихся сюда; люди садились на полу, тесно прижимаясь друг к другу, и ждали, пока стихнет ветер… В торговой части города все чаще раздавался звон оконных стекол. Патрульные прятались в подворотнях. По безлюдным улицам изредка проезжали грузовики, крытые тентами. Город, казалось, стонал под ударами ветра. В домах хлопали и скрипели двери. Выли телеграфные провода. Ветер крепчал с каждой минутой.
Он носился и над прибрежной равниной, вздымая над морем водяную пыль, и слабел лишь у подножья гор, а еще дальше, среди хребтов, стихал вовсе…
В горах скрывались партизаны, лишенные еды, питьевой воды, тепла, постоянной связи. Начавшаяся оттепель сделала горные тропы скользкими, опасные кручи - непреодолимыми.
Иссяк последний мешок муки, была съедена единственная корова, люди курили мох. Курили даже некурящие. Как-то, три дня тому назад, Сильвио принес убитого фазана. Стрелять партизанам не разрешалось. Юноша убил птицу, бросив в нее камень. Крохотные куски фазана были розданы только больным; но и каждый из них старался уступить свою долю товарищам. Сильвио теперь часто стал уходить с Васей на охоту, беря с собой наспех вырезанные рогатки. А партизаны при малейшем шорохе вздрагивали и устремляли взгляд на ветви деревьев. Но удача с фазаном не повторилась. Зато в бригаде любили шутить.
- Эй, Анри, торопись, упустишь! - кричали товарищи.
- Этого? Нет, мне у него перья не нравятся, - отвечал Дюэз, отворачиваясь от высокого дерева. - Я люблю фазана с пурпурным хвостом и хохлом на макушке.
- Ох, какой разборчивый!
- Такой уж уродился… Не люблю изменять своему вкусу.
- Вкус у тебя недурной!
- То же самое сказала мне красотка Розита, когда я поцеловал ее в субботу вечером, возвращаясь в деревню, и предложил ей стать моей женой. Она мне не ответила «да». Она шепнула: «Знаешь, Анри, у тебя недурной вкус».
Все дружно смеялись, забыв и о голоде и о жажде.
К середине дня часовые заметили крохотную фигуру человека, карабкающегося в гору. Человек не пошел по обычной тропе, а исчез в лесу. Вскоре он показался на узкой, мало кому известной горной тропинке, вытащил большой белый платок, вытер им лицо. Это был условный знак: он убедил часовых, что человек - свой. Пришедший оказался старым священником. Дозорные окружили его, но старик, не отвечая на расспросы, молча прошел в палатку, где помещался командир.
Ферреро и Сергею Николаевичу старик рассказал, что ему удалось пробраться к триестинскому промышленнику - итальянцу Эрнесто Росселини. Старик попросил его выделить для партизан, среди которых были тяжело раненные, несколько обозов продовольствия и намекнул, что в противном случае партизаны заинтересуются Росселини больше, чем ему бы того хотелось. Росселини перепугался, но не рискнул тронуть священника и с добром отпустил его восвояси. Однако помочь партизанам отказался. Старик сообщил также, что в Триесте дует северный ветер и улицы опустели. Ему пришлось проделать тяжелый путь; он видел сожженные дотла села, повешенных крестьян. Всюду голод. Когда старик показал на карте местности, где сейчас находятся карательные отряды немцев, Ферреро вскочил на ноги и решительно произнес: