Не должно быть никаких внешних эффектов. Пусть все будет естественно, просто… Чтоб не пышность была, а мощь, сила!.. Да, только так…
На холсте рождалась жизнь, какой ее знал и понимал советский солдат Мехти.
Ферреро и Сергей Николаевич прохаживались по поляне, когда к ним подошел ординарец и сообщил, что радистом получена шифровка: командира срочно вызывают в штаб корпуса.
Полковник и Ферреро переглянулись. Что бы это могло значить? После последних событий вызов этот выглядел подозрительно.
- Надо готовиться, - произнес, наконец, Ферреро.
Сергей Николаевич знаком отослал ординарца и, взяв Ферреро под локоть, прошел с ним в палатку, где помещался штаб бригады.
- Ты останешься вместо меня, - мрачно сказал Ферреро.
Сергей Николаевич усмехнулся:
- Ты говоришь так, словно идешь на смерть.
Взгляд Ферреро был и грустным и в то же время решительным:
- Вот что, Сергей. Если я не вернусь…
Полковник не дал ему закончить. Медленно, как бы размышляя вслух, он сказал:
- Все шло хорошо… Была бригада, были смелые, отважные люди в этой бригаде; они прославили свои имена. И был у этих людей командир. Все считали, что он мудр, прозорлив и смел… И вдруг оказалось, что он наивен, как мальчишка.
- Я выполняю приказ, Сергей, - с обидой в голосе ответил Ферреро.
Сергей Николаевич в упор взглянул на него:
- Но ты же знаешь, что, может быть, не вернешься обратно.
- Я не из трусов!
Он надел свой китель, переменил сапоги и направился к выходу. Полковник преградил ему дорогу:
- Послушай, Луиджи. Никто не сомневается в твоей храбрости. Но то, что ты собираешься делать, бессмысленно! Мы ведь даже не знаем, кто тебя вызвал!
- Вот мне и представляется случай узнать! - упрямо сказал Ферреро. - Я хочу выяснить, кто прислал ко мне Карранти, кто расстреливает венгров и почему соседние бригады начинают терять с нами связь. И, кроме того, мне не хочется, чтобы в штабе думали обо мне, о Луиджи Ферреро, как о трусе. Прощай, Сергей. Береги себя…
Ферреро протянул полковнику руку. Но тот, казалось, не заметил ее. Он стоял, загородив выход: лохматые брови его сердито нависли над потемневшими глазами.
- Вот что, Луиджи, - решительно сказал полковник. - Делай что хочешь, но я тебя не отпущу! Да, не отпущу! Во всяком случае, до тех пор, пока все не выяснится.
- А я не подчиняюсь тебе! Пока еще я командир. И я приказываю, товарищ Любимов, пропустить меня!
- А я говорю с тобой, как коммунист с коммунистом, товарищ Ферреро, - в тон ему ответил Сергей Николаевич. - Ты никуда не уйдешь из бригады!.. Сотни людей вручили свою судьбу в твои руки. Ты их командир, тебя любят, тебе верят. И ты не имеешь права рисковать своей жизнью!
Ферреро усмехнулся и уже спокойно спросил:
- Драться, что ли, будем?
Сергей Николаевич взглянул на него с любовью и укоризной:
- Луиджи, Луиджи!.. Ты должен остаться. Понимаешь, должен. И мы вместе с тобой будем продолжать делать то, что делали до сих пор. Несмотря ни на чьи происки!
Ферреро молчал; потом запустил вдруг руку в волосы Сергея Николаевича, привлек его к себе и поцеловал. Глаза его были влажными.
И они снова делали рейды, участвовали в жестоких стычках с противником, заботились о раненых, боеприпасах и продовольствии, а вопрос о том, кто орудует в штабе корпуса, оставался открытым. В ту пору ни Сергей Николаевич, ни Ферреро не понимали, какой это было опасной ошибкой, но вокруг шли бои, их захлестывали все новые и новые заботы, - они были бойцами.
Случалась иногда передышка, и полковника снова охватывала тревога. Его подмывало оставить бригаду, самому добраться до штаба корпуса, разобраться во всем с товарищами и обнаружить окопавшегося там врага. Ведь люди, взявшие в руки оружие, доверяли свою судьбу тем, кто сидит в штабе партизанского корпуса. Речь идет об их судьбе. «Надо, непременно надо добраться туда», - думал Сергей Николаевич, но завязывались новые бои и снова отвлекали его от этих мыслей.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
С тех пор как Карранти обосновался на виа Фортуна, в доме Мазелли произошли некоторые изменения.
Во-первых, Мазелли из осторожности ликвидировал все свои диктофоны и уже ничего толком не знал о делах Карранти, если, конечно, сам Карранти не считал нужным его информировать. Во-вторых, хотя Мазелли и старался держаться независимо, ему все же постепенно все больше и больше приходилось отчитываться перед Карранти в своих делах.