— И вы думаете, что он вас запомнил? — с сомнением спросил Гире.
— Обязательно. Я, по молодости лет и служебному рвению, обходился с ним как с солдатом-новобранцем, был весьма строг, заставлял помногу раз выполнять упражнения, а он терпеливо выполнял мои распоряжения. Нет, забыть меня он не мог никак. Психологически это невозможно. Давно замечено, что сам процесс обучения военному делу персонифицируется в преподавателе, и тот невольно закрепляется в памяти.
— Хорошо, предположим, что он помнит вас. А захочет ли он разговаривать с вами, не отправит ли сразу в тюрьму?
— Он умный человек и понимает, что я пришел в качестве посредника. Да и любопытно ему будет узнать, что я имею через него сказать императрице.
— Тогда, — чуточку поколебался посланник Гире, — для полной гарантии успеха вашей миссии не забудьте добавить, что в случае разгрома Посольского городка и гибели его обитателей, державы потребуют значительных территориальных уступок и колоссальной контрибуции. А Россия — всей Маньчжурии! И им, маньчжурам, есть о чем задуматься.
— А как вы собираетесь проникнуть в Китайской город и в дом Жун Лу?
— Встану на скользкий путь подпоручика Ивашникова, — засмеялся Минаев. — Немножко грима, фальшивая коса, плюс вера в удачу. Ночью по каналу Юй-хэ проберусь под стеной в Китайский город и за день-другой, а Жун Лу должен быть в Пекине, постараюсь встретиться с ним и прежним путем вернусь назад.
— Ну, удачи… — резюмировал господин Покотилов.
— А Ивашникова придется послать в Тяньцзин к Воронову с предупреждением о приказе императрицы Цыси генералу Не, — господин посланник беспокоился и о десанте.
— Приказ генералу Не уже доставлен, — не согласился Покотилов, — а вот попытаться убедить его не проявлять излишнего рвения в его исполнении было бы желательно. Будем надеяться, что полковнику Воронову это удастся.
Глубокой ночью Минаев и Ивашников притаились у мостика через канал Юй-хэ, дожидаясь, пока сидевшие на стене ихэтуани угомонятся и ослабят бдительность. Факелы на стене ярко горели и освещали пересохший канал, и покамест пытаться пробраться по нему под стеной нечего было и думать. Душно пахло травами, звенели цикады, а за оградой близкой американской миссии коротавшие ночь солдаты негромко пели:
Капитан Минаев был одет в халат и шапочку китайского чиновника, а Ивашников — в рваную грязную куртку, подпоясанную красным кушаком. По дороге в Тяньцзин он решил изображать полуграмотного туповатого парня, чтобы избежать расспросов и не попасть впросак. Вид у него был, несмотря на юношескую стройность, откормленный, что, в общем, было заметно на общем фоне худых китайцев-простолюдинов. И ладони его были мягкие, не крестьянские, он и придумал себе легенду — был прислужником в харчевне у Цзянмынских ворот, да весь квартал сожгли ихэтуани, вот и приходится возвращаться домой, в Тяньцзин. И кушаком красным перепоясался, чтобы не выделяться в общей массе людей, почти сплошь перепоясанных красными кушаками и с красной повязкой на голове. Но мало-помалу китайцы на стене угомонились, факелы догорели, и установилась тишина. Серебряный ковшик на небе заполз за тучку, и Минаев дернул Ивашникова за руку — пошли. На цыпочках, крадучись, пробрались они к обложенному тесаным камнем туннелю под широкой стеной и, низко сгибаясь, по щиколотку в ужасно пахнущей тине перебрались на другую сторону.
Здесь тоже было тихо. Капитан Минаев легонько обнял Ивашникова, похлопал по плечу, пожелал удачи и растаял в темноте.
И пустился Ивашников в путь-дорогу. Держа в уме план города, вышел он на колесную дорогу и, пристроившись к кучке сравнительно неплохо одетых людей, зашагал в сторону Тяньцзина. Попутчики, наудачу, были пекинцами, лишившимися своих домов от пожаров, и тоже направлялись в Тяньцзин, богатый город, где надеялись пережить смутное время. Сам Ивашников старался отмалчиваться, на вопросы отвечал нехотя и односложно, сгибался, тянул ногу, туповато открывал рот, прятал глаза, да на него, впрочем, и не обращали внимания. Идет себе и пусть идет. Давно известно — у простолюдина нет ни счастья, ни благополучия, никогда он не делает большого добра, но и не творит большого зла.