На крыльцо поднялась, оттолкнула подпоясаного сразу двумя — красным и желтым! — поясами охранника-ихэтуаня.
— От великого князя Дуаня с указом правительства, — бросила растерянному бедняку, крестьянину или лодочнику, как соломинка ветром подхваченному судьбой.
Сюй Тун стоял в маленьком зальце на коленях перед алтарем с изображением бога домашнего очага Цзаована под желтым пологом, украшенным затейливыми узорами, отвешивал поклоны и горько плакал.
— Вот указ Старой Будды, — протянула свиток и моток желтой веревки Жун Мэй. — Она повелевает тебе и всем твоим домочадцам немедленно присоединиться к душам предков.
— За что же? — взмолился Сюй Тун.
— Ты и сам знаешь, за что, — грубо ответила Жун Мэй. — Уже невозможно погасить огонь и развеять дым, а государственное дело — особенное. И пощады от Старой Будды не жди, как нечего ждать от тигров или удавов.
— Но зачем спешить. Может быть, императрица смилостивится, сохранит нить моего рода, и мои потомки останутся жить? Иначе куда деться душе после моей смерти?
— Жизнь и смерть предназначены судьбой, — твердо стояла на своем Жун Мэй, — а нить судьбы в руках императрицы. Исполняй указ, не то палач казнит тебя и твоих домашних. Публичной казнью вы будете обесчещены.
В тот же день она сообщила императрице, что Сюй Тун, а следом за ним его жена, его сыновья, жены сыновей, его дочери, их мужья, и их дети, и внуки повесились.
За Сюй Туном эпидемия самоубийств охватила столицу Поднебесной, главных городов провинций и тысяч уездных городков. Чиновники вешались, стрелялись, велели своим женщинам бросаться в колодцы, приказывали своим слугам закапывать себя с семьями живыми в вырытых ямах… Из тех, кто трусливо прятался, немногие уцелели. Карательные отряды иноземных войск хватали их и расстреливали, а их жен, дочерей, наложниц и служанок насиловали по очереди, и даже превратили Пекинский квартал в публичный дом для войск «Освободительных армий».
Владивосток, 1986–1989