– А где Мура? – спросил Кирилл, – Марья Гавриловна? – поправился он, вспомнив, что при родителях он никогда еще так не называл ее.
– Она одевается! – сказала матушка, но Мура была одета. Матушка просто «выдерживала» ее, считая, что девице неприлично выбегать навстречу мужчине. Положим, он ее жених, но ведь два года они не видались. Мало ли какие могли произойти перемены?
«Когда же отец Гавриил начнет расспрашивать его?» – трепетно думал дьякон. Он сильно рассчитывал на эти расспросы, сам же не решался начать их. Он просто-таки побаивался сына, сознавая свое дьяконское ничтожество перед его магистранством.
В столовую вошла Марья Гавриловна. Она поздоровалась с Кириллом по-дружески, но чинно и сдержанно. Кирилл нашел, что она возмужала и потолстела. У нее было довольно обыкновенное круглое лицо с румяными полными щеками и живыми карими глазами. Густые черные волосы, тщательно причесанные, вырастали в длинную, толстую косу, спускавшуюся ниже пояса. Ее чинные манеры очевидно были неискренни. Она вся зарделась и от волнения молчала. Ей хотелось прижаться к своему любимцу, которого она ждала с таким нетерпением и теперь находила прекрасным.
– Так вот оно как, Кирилл Игнатьевич. Ты первый магистрант Духовной Академии! Честь и слава тебе! – промолвил отец Гавриил отчасти торжествующим тоном, но в то же время и с оттенком легкой шутки.
У дьякона дрогнуло сердце. «Сейчас он объяснится», – сообразил он, и вследствие волнения начал есть с преувеличенным аппетитом. Мура пристально взглянула на приезжего и с своей стороны подумала: «Какой он теперь, должно быть, ученый!»
– Да, птица важная! – шутя, ответил Кирилл.
– А еще бы не важная? Большой ход тебе будет, очень большой ход!..
«Вот, вот начинается», – думал дьякон.
Кирилл промолчал на это. Но отец Гавриил решил исчерпать всю тему и продолжал:
– Но как же ты без всякого назначения? Разве имеешь что-либо особенное?
– Ничего не имею, отец Гавриил. Вот весь перед вами.
«Ага, ага, так и есть! Чудеса какие-то, истинно чудеса!» – размышлял дьякон и, боясь, чтобы сын не прочитал этих мыслей на его лице, смотрел прямо в тарелку.
– Это удивительно! Первый раз слышу, чтобы первый магистрант – и так вот… Ничего даже не предложили… Удивительно!..
– Как не предложили? Оставляли при Академии – сам отказался!..
После этих слов все разом, и отец Гавриил, и матушка, и Мура, и даже дьякон, положили вилки и ножи на стол.
– Вот оно что! – пробормотал дьякон, но тут же испугался. Может быть, Кириллу это неприятно, обидно?
– При Духовной Академии… И ты отказался! Да ты прямо безумец! – воскликнул отец Гавриил.
– Именно безумец! – подтвердила матушка.
Мура ничего не сказала. У нее только сжалось сердце от сожаления. «В столице жили бы?» – мелькнуло у нее в голове. Жизнь в столице представлялась ей недостижимой мечтой.
– Что ж мне делать, если я люблю вас всех, люблю свой теплый юг, деревню, в которой вырос, и мужичка, который выкормил меня и моих близких! – серьезно и вдумчиво произнес Кирилл. – Вот я и приехал к вам. Любите, коли мил вам! – прибавил он.
Все переглянулись, а отец Гавриил сказал:
– Это похвально. Любовь к родине и к ближнему – это превосходно. Но зачем же отказываться от того, что приобретено трудом и талантом? Ты мог приехать к нам, повидаться с нами и вновь уехать. И деревню увидеть и прочее. Но отказываться от профессорства, да еще где? В столичной Духовной Академии! Это прямо преступно.
– Преступно! – повторила матушка с величайшей экспрессией. – Именно преступно!
– И при чем тут деревня! – продолжал отец Гавриил. – Ведь все равно не будешь же ты жить в деревне?
– Я буду жить в деревне, – твердо и отчетливо сказал Кирилл. – Я буду сельским священником.
Эти слова поразили всех, точно трубный звук. В первое мгновение никто не поверил. «Шутит!» – мелькнуло у всех в голове, и все подняли взоры на Кирилла. Кирилл сидел на своем месте, серьезный, сосредоточенный и бледный. В глазах его светилась твердая воля и бесповоротное решение. Все поняли, что это не шутка.
Отец Гавриил покраснел и, шумно отодвинувшись от стола вместе со стулом, промолвил чуть не гневно:
– Да ты приехал издеваться над нами!
– Я? Над вами? – с глубокой и искренней скорбью в голосе спросил Кирилл.
Матушка быстро поднялась с места и, приняв гордую осанку человека, который оскорблен в лучших своих чувствах, промолвила:
– Моя дочь не для деревни!
И затем, обратившись в Марье Гавриловне, прибавила повелительно:
– Марья, иди к себе!