— Что же далее? — спросила Джорджина, видя, что он снова замялся.
— На берегу никаких следов… — проговорил Питер в смущении, — но в воде…
— В воде? — повторила она.
— Гаррис мог и ошибиться. Ведь это только его предположение, — произнес Питер, останавливаясь снова. Он знал привязанность миссис Келли к молодому метису, подозревал очень многое и боялся навлечь на себя неукротимый гнев атамана за вмешательство во всю эту историю.
— В чем же состояло предположение Гарриса? — продолжала Джорджина с прежним притворным спокойствием. — Не бойся, Питер, рассказывай все.
— Если вы хотите уж все знать, — начал он, теребя свою шляпу в смущении, — то Гаррис видел как бы кровь на поверхности воды. Но ему могло и почудиться.
— Он не нашел трупа? — спросила Джорджина так тихо, что Питер не сразу расслышал ее вопрос.
— Трупа? Нет. Ведь он ничего не знает наверное, только предполагает. Может быть, Олио вернется еще сегодня или завтра, и вы только напрасно тревожитесь.
— Питер, — сказала Джорджина, держась обеими руками за спинку кресла, — я хочу знать всю правду об Олио.
— Так пусть рассказывает сам Боливар! — ответил Питер уже резко. — Я вам признаюсь, что очень желал бы вовсе не вмешиваться в это дело. Капитан может прогневаться.
— Ты так предполагаешь?
— Видите ли, он не жаловал этого метиса и знал, что он ваш шпион.
— Следовательно, ты думаешь, что ему было бы приятно избавиться от этого мальчика, и он мог приказать убить его.
— О, миссис Джорджина, позвольте! — перебил Питер с испугом. — Я еще не потерял здравого смысла и потому не позволю себе подобных догадок! Притом, все это никак меня не касается, я не суюсь в чужие дела, желаю быть в стороне, знать лишь свои обязанности.
— Ты совершенно прав, Питер. Но если я попрошу тебя оказать мне услугу, за которую пообещаю заплатить по-королевски, ты не откажешь мне?
— Отчего же нет, если только я в силах.
— Дай мне свою правую руку в знак клятвы.
Питер поколебался: дело принимало слишком серьезный оборот; но в глазах молодой женщины было столько мольбы, что он не выдержал и сжал ее нежные пальчики своей мозолистой рукой.
— Хорошо. Ты дал мне слово, — сказала она. — Сдержи же его! Возьми багры и веревки, обыщи тот маленький залив и найди труп.
Она опустилась в кресло и закрыла лицо руками.
— Когда найдешь, принеси сюда. Надо похоронить Олио по-христиански. Ты исполнишь все?
— Исполню. Но если капитан вернется в это время? Если он хватится меня?
— Я найду предлог для объяснения твоей отлучки. Иди же, я надеюсь на тебя.
— Залив не глубокий, найти будет можно. Но когда я найду тело, куда его положить?
— Принеси сюда, в комнату за моей спальней. Остальное уже мое дело. Но где негр?
— Мы его связали и заперли, потому что Корни умер от его укуса. Этот негодяй перекусил ему вену, которую никто не сумел перевязать. Мы ждем капитана, который рассудил бы дело. Если бы Боливар был не негр, то мы все как один заявили бы, что поделом этому Корни, потому что он был кругом виноват, но нельзя допускать, чтобы негр поднял руку на белого. Это было бы дурным примером.
— Приведите сюда Боливара, — приказала Джорджина.
— Что вы… разве можно без капитана!
— Приведите его связанного и пришлите сюда также двух приятелей этого Корни.
— Если вы хотите вынудить у него признание насчет Олио, — сказал Питер, — то это напрасно, я думаю. Он упрям как мул. Но я исполню ваше приказание и попрошу вас только, со своей стороны, не упоминайте обо мне капитану.
Оставшись одна, Джорджина залилась слезами, но они не могли утолить ее горя. Страстная и порывистая, не знавшая границ ни в любви, ни в ненависти, она была неспособна прощать обиды и платила за них только мщением, жестоким и беспощадным. А теперь обидчиком был человек, из-за которого она пожертвовала всем, ради которого она порвала все связи со светом, переносила все опасности, а он, так безгранично любимый ею, изменял ей! Она была в этом уверена, иначе зачем ему было губить бедного, невинного мальчика? И Боливар сделался орудием его злобы.
— О, — говорила она себе, — если только я открою все, узнаю, что сталось с Олио… берегись тогда, мистер Ричард Келли!
За дверями раздались голоса, и несколько человек ввели Боливара. Голова его, ушибленная о камень, была обвязана платком, один глаз заплыл.