— Подумайте, — сказал Фенстер. — Я не спешу. На день я уезжаю в армию. Рукопись останется у вас. Вы прочтете ее внимательно и подпишете. Я позабочусь, чтобы вам не мешали. Итак, Трувиль, — он встал. — Через день. Если к тому времени рукопись не будет подписана, пеняйте на себя. Это наш последний разговор. Все. Через день — в Париж!
Трувиля освободили от всех работ и предоставили ему комнату, в которой обычно останавливались приезжавшие в лагерь инспектора и следователи.
…Пьер прочел рукопись Фенстера залпом. Обо всем этом он знал давно. Знал еще с детства. Отец часто с горечью рассказывал ему о трагической истории негритянского народа, о том, как искажались великие заветы Авраама Линкольна, о страшных издевательствах над неграми в Америке.
Да, обо всем этом здесь было написано. Написано красочно, неплохим пером. Бесконечные унижения. Казни. Сожжения на кострах. Суды Линча. Ку-клукс-клан. Автор книги, которая должна была выйти за подписью Пьера Трувиля, приводил многочисленные цитаты из произведений американских писателей — Бичер-Стоу, Марка Твена, Синклера Льюиса, Эрскина Колдуэлла, негра Райта. Рукопись была иллюстрирована сотнями фотографий. Отель в Филадельфии с вывеской: «Неграм вход воспрещается». Ресторан в Луисвилле с плакатами: «Места для негров». Негр горит на костре, привязанный к огромному кресту. Негр с табличкой на груди висит на cyку. Куклуксклановцы в белых балахонах разоряют негритянский поселок.
Пьер Трувиль никогда не был в Америке. Он не испытал тех обид и жестокостей, о которых писалось в этой книге. Но, читая, он забывал порой о собственном унижении, о своей растоптанной жизни. Он страдал вместе с неграми, вместе с ними стонал от обиды и гнева.
Наконец он дочитал до конца. Внизу, у обреза последней страницы, стояла напечатанная на машинке подпись автора: Пьер Трувиль. Нужно было только приложить свою руку. Расписаться по совету доктора Фенстера.
Ни одного слова лжи не было в этой книге. Но другой доктор, Антуан Мишле, отверг эту рукопись еще тогда, когда она не была написана. И он, Пьер, отказался от этой рукописи и потерял все — искусство, Аннету, здоровье, жизнь. Жизнь? Нет, он еще мог вернуть себе все. Только подписать два слова: Пьер Трувиль… Что же делать? Что же делать, Пьер? Он еще раз сначала до конца прочел рукопись. Ему принесли фрукты, вино, — видимо, по приказу Фенстера. Он не прикоснулся ни к чему.
Часовой, посмотрев в глазок, мог бы подумать, что он спит. Но в двери этой камеры не было глазка. Да и часового не было: Фридрих Леске праздновал сегодня день рождения своей супруги, и все более или менее свободные охранники участвовали в торжестве.
Поздней ночью, когда Пьер и впрямь задремал над рукописью, в комнату ворвались эсэсовцы во главе с Леске. Они волокли какого-то человека.
— А, черный писатель! — закричал Леске. — Хайль Гитлер, черный писатель. — Он был совершенно пьян. — Пиши, пиши. Твоя тачка пока еще свободна. Вот привели тебе новичка. Говорят, опасный. В общий барак нельзя. Ты его будешь охранять. Ты же друг полковника Фенстера. Ты же совсем свой, черный писатель.
Он заклокотал смехом.
Бросив новичка на пол, охранники ушли.
Пьер склонился над своим неожиданным соседом. Он был без сознания. Открытое курносое лицо. Губы, черные от запекшейся крови. Изорванный летный комбинезон.
Пьер с трудом поднял его и положил на койку. Влил несколько капель вина в его полуоткрытый рот. Новичок застонал и открыл глаза.
— Кто вы? — изумленно спросил он на незнакомом Пьеру языке. — Негр? Почему здесь негр?
Пьеру вдруг показалось (никогда раньше подобная мысль не могла прийти ему в голову), будто этому белому человеку неприятны его прикосновения. Он резко выпрямился.
— Почему вы молчите? — спросил опять новичок и вдруг, видимо что-то сообразив, перешел на знакомый Пьеру английский язык.
— Вы американец? Пленный?
Пьер отрицательно покачал головой.
— Я — француз, — сказал он устало. — Я — заключенный… Кто вы?
Русский капитан-парашютист Самсонов был сброшен с самолета для установления связи с партизанами, действовавшими неподалеку от лагеря Леске, неудачно приземлился, сломал ногу, потерял сознание и очнулся, уже связанный, в плену. Фашистский патруль передал его в лагерь.
— Вот и все, — усмехнулся капитан черными запекшимися губами. — Нужно думать, как бежать отсюда.
Так вот они какие, эти русские, о которых так проникновенно рассказывал Пьеру Форжерон… Чем-то он напоминал молодого лейтенанта Мильпо, память о котором бережно хранил Трувиль.