Пьер ускорил шаг. Блеснула светлая полоса реки.
Вот и знакомый дом. Он не посылал никаких писем, и никто не спешил ему навстречу. Никто не ждал его.
Высокий, седой, морщинистый негр медленно подымается по лестнице. Вот сейчас он позвонит, и на пороге покажется незнакомый человек, удивленно ответит: «Мишле? Трувиль? Вы не сюда попали, мсье».
С неожиданной решимостью он нажимает кнопку звонка. Легкие шаги за дверью. Дверь распахивается.
— Аннета!..
В минувшие годы он много раз играл Мефистофеля, а теперь ему хотелось воскликнуть как Фаусту: «Мгновение, остановись!..» Но даже старый мудрый Фауст не мог остановить мгновения.
И вот Пьер на руках вносит маленькую Дездемону в комнату. В глубоком кресле по-прежнему сидит старый доктор Мишле со своей неизменной трубкой, и бесконечно протирает платком стекла очков, и говорит срывающимся голосом:
— Ну вот и Пьер… Ну и очень хорошо… Понятно? Очень хорошо.
Аннета сквозь слезы смотрит на Пьера, на его шрам, на седой бобрик волос и ничего этого не видит, и крепче прижимается к его широкой груди. Пьер не расспрашивает ее ни о чем. Он знает, он чувствует сердцем, что негодяй Фенстер все время обманывал его, что Аннета ждала его все эти страшные годы, что она любит его.
Оказалось, что рассказ о пяти годах разлуки можно уложить в несколько десятков минут. Разве передать словами все свои мысли, все чувства за эти годы? Но любящие люди умеют проникать далеко за пределы скупых одноцветных слов…
Доктор Мишле обнял Пьера и сказал проникновенно:
— Вы держали себя как настоящий француз, Пьер. Я горжусь вами.
Полковника Фенстера ни Мишле, ни Аннета не видели с того дня, как Пьера увезли в гестапо. Доктору Мишле удалось тогда поставить дочь на ноги, и они бежали из Парижа. На юге они неожиданно встретили Поля Мильпо. Да, Поля Мильпо. Значит, он остался жив тогда, под Парижем? Да, жив. Поль увел их с собой в маки. Он командовал большим партизанским отрядом. Доктор Мишле стал врачом отряда, Аннета выполняла всякие не особо важные поручения. Иногда она пела для партизан, и они берегли ее и очень любили. Она верила, что Пьер жив, и ждала его, и хотела быть достойной своего Пьера.
Оказалось, что у Пьера сохранилось немало былой силы. Он так сжал Аннету в своих объятиях, что доктор Мишле обеспокоился, не понадобится ли его врачебное вмешательство. А потом доктор вспомнил, что у него всякие дела в городе и, кстати, нужно сходить к Жану Мильпо, захватить пару бутылок вина. Да, да. Жив курилка. И будет очень рад видеть Пьера.
— Папа, — сказала Аннета. — Мы вечером сами сходим к Мильпо. И Пьер посмотрит новый Париж.
Мишле нахмурился:
— Не думаю, чтобы этот новый Париж очень-то понравился Пьеру. Слишком много американцев. Понятно?
Раздался звонок. В комнату вошел человек в полувоенном американском костюме с фотоаппаратом через плечо.
— Пьер, вот удача, — оживилась Аннета. — Это американский корреспондент Гарри Пиксон. Он был у нас в отряде, Пьер. Он должен знать всю твою историю.
Пьеру не хотелось ничего рассказывать. Только остаться наедине с Аннетой. Только вдвоем. Но Гарри Пиксон сразу почувствовал настоящий материал.
— Господин Трувиль, — сказал он возбужденно. — Вы сами не можете оценить значения того, что с вами произошло. Это сенсация! Или я ничего не понимаю в газетном деле. Завтра вся Америка будет знать о вашем подвиге. Это героизм, господин Трувиль!
Он снимал Пьера в анфас и профиль, просил повторить первый момент встречи и снимал его вместе с Аннетой.
Пьеру все это смертельно надоело. Он не хотел ничего инсценировать.
— Но это ведь так важно. Это очень важно, Пьер, — шептала ему Аннета.
Наконец корреспондент убежал. Он собирался сегодня же передать материал по бильду. Доктор Мишле, иронически улыбавшийся при съемках, тоже ушел. Они остались вдвоем.
Когда сгустились сумерки, они пошли в кафе «Старая Франция». На набережной молодая цветочница продавала орхидеи. Пьер вспомнил букет доктора Фенстера и нахмурился. Он так и не сумел разыскать полковника. Где он теперь — сидит в камере перед судом, прячется переодетый в Мюнхене или гуляет по парку где-нибудь в Вальпарайсо.
Аннета заметила недобрый его взгляд, брошенный на цветы, и все поняла.
— Не надо, милый, — шепнула она. — Не надо. Я больше не люблю орхидей.
Жан Мильпо, увидев Пьера, долго ахал и вздыхал, обнимал Пьера, пожимал ему руки.