Как бы в ответ на шорох, вызванный движением Зальтнера, ландшафт внезапно отодвинулся в сторону. В глубоком кресле сидела женщина и огромными смеющимися главами смотрела на проснувшегося. В полной растерянности уставился он на это новое чудо. Казалось, никогда еще, не видел он такого прекрасного женского лица. Он хотел быстро подняться и тут впервые оглядел себя. В то врем, как он лежал без сознания, его, повидимому, вымыли и переодели в свежее белье. Широкий халат из неведомой ткани окутывал его.
Женщина протянула руку и повернула одну из рукояток прибора, стоящего перед нею на столе. В то же мгновение Зальтнер почувствовал, точно его вдруг что-то приподнимает. Он хотел пошевелить рукой, но рука откинулась гораздо дальше, чем оп предполагал. Он приподнялся с удивительной легкостью, но при этом ноги его взлетели в воздух и пришлось с неожиданной быстротой проделать несколько непроизвольных гимнастических упражнений, прежде, чем удалось достигнуть равновесия и усесться на ложе.
В это время женщина тоже поднялась и плавной поступью направилась к нему. Чарующая улыбка оживляла ее черты, и в ее чудных глазах светилось искреннее участие.
Зальтнер хотел встать, но при первом же поползновении заметил, что рисует взлететь на неопределенную высоту. Легким движением руки женщина попросила его остаться на месте. Тут только вернулись к нему способность речи и его обычная живность.
— Как вам будет угодно, — сказал он. — Вы окажете мне большую честь, если согласитесь посидеть со мною и милостиво сообщите мне, где я, собственно, нахожусь.
При звуке его слов, она разразилась тихим серебристым смехом.
— Он говорит, он говорит! — воскликнула она по-марсиански. — Как это забавно!
— Фафаголик? — повторил Зальтнер чуждый звук ее речи. — Что это за язык, или что это за страна?
Марсианка снова засмеялась и при этом с удовольствием разглядывала его, как разглядывают диковинного зверя. Зальтнер повторил свой вопрос по-французски, по-английски, по-италиански и даже на латинском языке, — этим исчерпывалось его лингвистическое богатство. Так как незнакомка, повидимому, его не понимала и он все еще оставался без ответа, он снова заговорил по-немецки:
— Вы, сударыня, очевидно меня не понимаете, но все-таки я должен хотя бы представиться вам. Меня зовут Зальтнер, Иозеф Зальтнер. Я естествоиспытатель, художник, фотограф и член полярной экспедиции Торма, только что потерпевшей крушение, но, как мне кажется, до известной степени спасенной. Собственно говоря, смеяться тут нечему, сударыня, или как вас там зовут!
После этого, он несколько раз, указывая на себя пальцем, отчетливо повторил: — Зальтнер, Зальтнер! — Потом широким жестом указал на все окружающее и, наконец, на прекрасную марсианку.
Она сейчас же поддержала этот мимический разговор; медленным движением руки показала на себя и произнесла свое имя: «Зэ». Затем кивнула на Зальтнера и ясно повторила его имя и еще раз повторила с соответствующими жестами: «3э! Зальтнер»
— Зэ, Зэ? — вопросительно сказал Зальтнер. — Так значит, это ваше имя? Ну, а где же мы, собственно говоря, находимся?
Она показала на ландшафт и промолвила «Ну», что означало «Марс», но Зальтнеру это слово, конечно, ничего не сказало.
Зэ отошла в глубину комнаты. Зальтнер взглядом следил за ней Она двигалась легко, как витающий ангел, который не ощущает веса тела. Когда она была в тени, ее волосы светились фосфорическим блеском; казалось, над ее головой сиял венчик, как у святых.
Зэ что-то искала; но внезапно, прервав свои поиски, она воскликнула: Как я однако рассеянна! Ведь с этим торопиться нечего. Бедный бат, наверное, голоден, — вот о чем, прежде всего, нужно было позаботиться. Подожди-ка, мой бедный бат, сейчас я тебя накормлю.
Во мгновение ока у ложа появился столик, и Зэ поставила перед Зальтнером кушанье, только что для него приготовленное. Не задумываясь над тем, что ему подано, не смущаясь странной формой разложенных перед ним инструментов, Зальтнер начал орудовать ими, как ложками; он не обращал внимания на улыбку Зэ и с наслаждением потягивал через трубочку какой то напиток. Он, сам того не подозревая, был так голоден, что мгновенно позабыл обо всем окружающем и даже о присутствии Зэ.
Едва утолив приступ голода, он снова стал внимательно слушать объяснения Зэ, которая на своем языке называла ему находящиеся перед ним предметы, и скоро ему удалось запомнить несколько слов.
Когда он кончил трапезу, Зэ улыбнулась и сказала ему по-марсиански.
— Зальтнер нравится мне. Зальтнер — не калалек.
Он понял значение слова «калалек», которое при общении с марсианами эскимосы употребляли, называя свое племя.
— Нет, прекрасная Зэ, — решительно воскликнул он, — я не эскимос, я немец, а не эскимос, — немец!
И он сопровождал свои слова такими выразительными жестами что она тотчас поняла их смысл.
Она поспешила к книжной полке и вернулась с атласом в руках. Зальтнер сразу узнал карту областей, окружавших северный полюс, ту самую, которая в гигантски масштабе была изображена на острове и которой он дивился с воздушного шара.
Зэ тонким, изящным пальцем обвела Гренландию и ближайшие к полюсу страны, повторяя при этом: «Калалек, бат калалек»; потом она показала на Зальтнера, схватила его руку и, водя ею по другим областям, изображенным на карте, спросила: «Бат Зальтнер»?
Зальтнер разыскал на карте Германию, значительно сокращенную с перспективном изображении, и знаками дал понять, что там его родина. Так как по частому повторению слова «бат» он заключил, что оно употребляется для обозначения человека или целого народа, то, указывая на полюс, он спросил:
— Бат Зэ?
Она отвечала резким отрицательным движением, накрыла карту рукой и сказала: «бат», потом, указывая на себя, с чувством собственного достоинства произнесла:
— Зэ — нумэ.
И, в ответ на вопросительный взгляд Зальтнера, она вытянула руку, указывая куда-то вниз. Она стояла перед Зальтнером гордая, со светящимися глазами, и он уже не сомневался, что имеет дело с высшим существом. Но она сейчас же наклонялась к нему с любезной улыбкой и перевернула несколько страниц атласа. Открылся ряд геометрических фигур, в которых Зальтнер без труда узнал изображение планетных орбит солнечной системы. Зэ указала на центр и сказала «О». «Солнце», ответил Зальтнер, одновременно обращая ее внимание на солнечные лучи, играющие на водной поверхности.
Зэ одобрительно кивнула головой, обвела пальцем по карте земную орбиту и повторила название Земли: «Ба», потом, снова указывая на Зальтнера, сказала «бат». А после этого со всей марсианской гордостью она вновь промолвила «Нумэ», показала на карте орбиту Марса и, величественно взглянув на Зальтнера, сказала «Ну».
— Марс! — почти беззвучно вырвалось у Зальтнера.
В эту минуту дверь комнаты отворилась, и вошел Хиль. Большие выразительные глаза врача доброжелательно остановились на Зальтнере.
— Итак, мы опять живем? — сказал он, чего Зальтнер, разумеется, не понял. Потом на эскимосском языке добавил: - Быть может, этот язык вам знаком?
Зальтнер угадал смысл вопроса и покачал головой. Но за то он сам заговорил по-марсиански, произнося слова, который его научила Зэ:
— Пить… Кино… Бат хорошо вино пить.
Зэ разразилась легким серебристым смехом, и Хиль, развеселившись, сказал:
— Вы сделали исключительные успехи. Этак мы скоро уже сможем с вами беседовать. — При этом он указал на стоящий перед Зальтнером напиток, и тот не замедлил снова с удовольствием подкрепиться.
Однако, участь товарищей по экспедиции не давала Зальтнеру покоя. Он снова попытался узнать о них, — поднял кверху один палец, приговаривая:
— Бат Зальтнер. — Потом, подняв три пальца, старался жестами объяснить, что на погибшем шаре было три бата. Все внимание Хиля, впервые видящего европейца, было направлено скорей на самого человека, чем на то, что он говорил, поэтому он с удивлением посмотрел на Зэ, когда Зальтнер окликнул его, повторяя услышанное от Зэ обращение: «Хиль Хиль»!
Зэ объяснила:
— Он хочет сказать, что их было трое; но мы-то ведь нашли только двоих?