Этого он не знал. Проступок против корабельного сторожа был губителен для Торма. Элль, в качестве высшего должностного лица, не мог оставить его безнаказанным. Только что полученное предписание возлагало на него особенно тяжелую обязанность. Если он последует указаниям центрального совета, то участь Торма решена. Она была в его руках. Один нажим на этот звонок, - и он не уйдет больше из этой комнаты к Исме, - и тогда? Исма будет свободна. Но где она? Она его оставила, не сказав ему ничего на прощание, и поспешила к своему мужу. Глубокая, горькая боль оскорбленной любви пронзила его. В течение многих лет Исма поддерживала в нем полную радостных надежд дружбу, пока ожидание близкого счастья не захватило его всецело, - и теперь, теперь он был для нее ничем. Вот какова была Исма! Да, он мог ей отомстить. Он мог также... Но имел ли он право молчать? Мог ли он, узнав о преступлении Торма, отпустить его безнаказанно? Возвратить его супруге и охранить их счастье? И как вынести тогда мысль о ней?
Торм давным давно кончил. Элль все еще сидел молча, склонив голову на руку и заслоняя ею глаза. Торм терпеливо ждал, хотя сердце его билось. Теперь все должно было разрешиться.
Наконец Элль поднял голову и взглянул на Торма. Он начал спокойно, почти равнодушно.
- Ваши действия на полюсе и все, что с ними связано - похищение кислорода - о чем, впрочем, не стало известно, - использование воздушного корабля для бегства - относительно всего этого вы можете быть спокойны. Я рассматриваю это как совокупное единое деяние, подпадающее под мирную амнистию. Вас за это не будут преследовать. Я беру на себя кассацию этого дела. Но остальное! Это печально, это тяжело! Когда дело дойдет до огласки, тогда вы погибли.
Торм вскочил. - Вы это знаете, следовательно я погиб.
Элль тоже поднялся. Он ходил по комнате взад и вперед, все еще ведя борьбу с самим собой. Потом он остановился перед Тормом.
- Если дело дойдет до огласки, говорю я, - и если вы останетесь при вашем признании,
- Как же я могу иначе.
- Об этом ничего неизвестно. Вы не все знаете. На обратном пути корабль вместе со всем экипажем был уничтожен у Подгорицы восставшими албанцами, прежде чем до нас дошли какие-либо сведения о нем. Никто не был спасен, все бумаги и чертежи сожжены или исчезли. Никто не может доказать, что вы сделали, кроме вас - и меня!
- Я глупец! - прошептал Торм; бледный и мрачный, взглянул он на Элля.
- Не отречетесь ли вы от того, что вы мне рассказали? Быть может, это было только поэтическое украшение вашего приключения! Может быть, вы только слегка отпихнули сторожа в сторону!
- Я ударил его по лбу, я слышал, как он с криком глухо ударился о край лестницы. Если бы я знал, что я знаю теперь, я, может быть, молчал бы. Лгать я не буду. И все-таки будь что будет, так лучше. Вы должны дать делу ход.
- Я должен, если... Элль запнулся и снова стал ходить взад и вперед. Потом он подошел к окну. Торм услыхал, как он тихо стонет. Вдруг он обернулся и подошел к Торму. Он весь переменился. На его бледном, как у призрака, лице горели большие глаза как бы неземным огнем. Он остановился перед Тормом и взял его за руки.
- Уходите, - сказал он ему с определенностью. - Уходите, мой друг, я на вас не донесу. То, что вы здесь говорили, - культор этого не слыхал. Понимаете.
Торм покачал головой.
- Вы это поймете через час. Куда вы поедете? Во Фридау? Вам нечего больше бояться. Идите, откройтесь и будьте счастливы, идите же.
Он повел Торма к дверям. Слуга встретил его и указал ему дорогу.
Оставшись один Элль упал, словно надломленный, в кресло. Он закрыл глаза и сжал лоб руками. Но это длилось всего только несколько мгновений. Затем он встал. Он знал, чего он хотел.
Твердой рукой составил он две телеграммы. Одна была написана марсианским шифром, адресована протектору Земли и снабжена припиской: переслать световой телеграммой на Ну. Другая посылалась Грунте, на ней стояло: срочная.
- Исполните это срочно, - сказал он вошедшему слуге. - А теперь я хотел бы, чтобы меня больше не беспокоили.
Торм нашел у ворот дворца коляску и, когда он в ней подошел, он увидал в ней Исму, которая ему кивала. Она не находила себе места на корабле и решила ожидать его здесь. Боязливо глядела она на него.
- Все благополучно! - крикнул он и вскочил в коляску, которая сейчас же пустилась в путь.
- Я свободен! Мы в безопасности! Только теперь мы действительно вместе.
- Слава богу, - прошептала Исма, прислонившись к его плечу. Что же сказал Элль?
- Поезжайте во Фридау, будьте счастливы!
- Больше ничего?
- Ничего.
Об ней он не спросил, ей он не послал ни поклона, ни пожелания, ее имя не было им произнесено. Это так больно звучало в ее душе, в то время как Торм, оживляясь, рассказывал ей о своей беседе с Эллем. На Площади Акаций они вышли из экипажа. Вскоре воздушный корабль спустился на пустынную площадь и поднял их.
Около часу ночи корабль снова снизился у стоянки в саду Фридауской обсерватории.
Грунте ожидал их возвращения. Зальтнер пошел за ним.
- Сейчас, правда, уже поздно, но сегодня с этим ничего не поделаешь, и из наблюдений тоже сейчас ничего не выйдет. Один часок вы нам должны подарить. Дело в том, что я сегодня справляю свадьбу, и вы тоже должны повеселиться. Я пригласил всю экспедицию.
Когда Грунте вошел в салон корабля, он нашел там стол, накрытый на шесть человек по людскому обычаю.
- Нас собственно две четы, - сказал ему Зальтнер. - От вас мы не требуем, чтобы вы составили третью, но все же мы имеем и для вас даму. Моя мать, правда, спит, но здесь, - ведь вы знакомы с Зэ?
- В виде исключения, - сказала Зэ смеясь, - я сегодня снизойду и пообедаю с вами, пятью людьми, за одним столом, но только в честь троих, открывших северный полюс.
Оживленно разговаривая, уселись за стол. Торм обратился к Зэ и сказал, поднимая бокал: -Представительница Ну позволит мне поблагодарить ее по нашему обычаю. Потому что моему теперешнему счастью я обязан ее проницательности.
- Благодарю вас, - ответила Зэ, - и я рада, что вы опять похожи на ту карточку, по которой я вас узнала.
- А теперь, - воскликнул Зальтнер, вновь наполняя бокалы, - как тогда, когда мы впервые видали полюс я провозглашаю тост за здоровье нашей любезной комендантши Исмы Торм, но на этот раз она сама с нами чокнется, и это будет самое лучшее. Теперь, Грунте, вы можете опять сказать - "да здравствует человечество!".
Грунте выпрямился.
- "Да здравствует человечество!", - так говорил я однажды. Теперь я это скажу яснее: да здравствует свобода! Без нее не стоит жить. Раз есть свобода, то я могу, не боясь впасть в противоречие, радоваться тому, что мои уважаемые друзья по полярной экспедиции считают своей свободой, - соединение с разумным существом, которое не является мужчиной. Для того же, чтобы конкретизировать отвлеченное понятие "свобода" в одной из реальных личностей, участвующих в нашем символическом действии, - скажу: да здравствует она, - та, которая даровала нам эту свободу. Сойдя из обители Нумэ и променяв блаженную жизнь богов на шаткую человеческую судьбу, только потому, что она признала, что нет высшего достоинства, как верность самому себе, - она нам показала, как человечество может подняться над своей судьбой, если оно останется верным самому себе. Существует одно достоинство, в равной мере присущее и Нумэ, и людям, как общее нам звездное небо, это желание жить согласно закону нашей внутренней свободы. Она это сделала и тем самым принесла свободу моим друзьям. Да послужит это для всех примером, каким образом Нумэ и люди могут быть равными. В этом - наша надежда на примирение, к которому мы стремимся. К ней же, которая в таком высоком смысле к нам приблизилась и спасла наших друзей от беды, - к ней относятся мои пожелания и мой тост. Итак я говорю: - да здравствует Ла!
Он замолк, как бы погруженный в раздумье, неподвижно держа перед собой свой бокал, о который остальные сердечно чокались.
Зальтнер поцеловал Ла и прошептал:
- Но ведь ты можешь себе представить, ведь это он в первый раз...
- И в последний, - пробормотал Грунте, садясь.