— Слушай, давай я тебя подстригу. — Вдруг предложил он.
— Зачем? Я не хочу стричься, как люди, я даже в крепости так не ходил. — Гилд с удивлением вскинул глаза, но потом уяснил суть вопроса и улыбнулся. — Хорошо, спасибо… А почему ты сам стрижешься так коротко, до плеч, почти как человек?
— Так проще затеряться в толпе. Теперь это можно счесть благом — пожал плечами Риан. — Но когда-то я носил косу. Длинную.
Глаза эльфа затуманились от воспоминаний.
…вороненая сталь доспехов и ярко-голубой плащ на плечах, рука в латной перчатке на рукояти меча, высокий шлем…
— Чистая одежда и расчесанные волосы стали для меня символом свободы, знаком моего освобождения. Ты понимаешь?…
Гилд кивнул.
— Я просто приведу твою гриву в порядок. — Объяснил Риан. — Пусть они знают, что даже в лесу Перворожденные остаются таковыми.
Кто такие "они", спрашивать не приходилось. Теперь "они" правили миром.
Когда альвы вернулись к землянке, Риан напомнил о своем намерении. Хватка у него была неодолимая, и, в конце концов, он уломал друга. Гилд даже не подозревал, что его сородич обладает таким красноречием и обилием аргументов. Гилд махнул рукой и сдался.
— Ладно, делай что хочешь. — Проворчал он, нехотя развязывая шнурок.
Сначала Риан осторожно расчесал волосы Гилда, стараясь распутать колтуны и не причинить боли. Радость переполняла его сердце, так приятно было позаботиться о друге, хоть чем-то выразить свою признательность за сам факт существования.
— Честно говоря, я сам ненавижу, когда кто-то прикасается к моим волосам, — признался он. — Так что… если тебе неприятно, то ты уж прости меня, я постараюсь побыстрее справиться. Потерпишь?
— Что ты?! — Гилд так резко обернулся, что расческа едва не выскользнула из рук Риана. — Мне приятно. Может тебе и нет… я понимаю, волосы запутанные, но чистые, правда, я недавно их мыл.
Он посмотрел другу прямо в глаза, и в миг, когда их взгляды встретились, они прочли мысли друг друга. Оба сразу успокоились, Гилд снова развернулся спиной и, когда расческа вновь коснулась его волос, чуть откинулся назад в неконтролируемом движении. Он просто поверил, поддался и шагнул в топкую пелену спокойствия, словно в туман. Ему было хорошо, но он помнил… помнил, хотя и не старался удерживать в памяти те далекие дни, когда шелковистые волосы были стянуты тонким серебряным зажимом, когда он не знал, что способен ходить в грязной одежде и есть невесть что. Когда он думал, что точный рисунок чертежа или карты на тонком пергаменте ценятся больше, чем кусок хлеба и еда в грязной таверне людей. Ему казалось, что знания его народа будут преумножаться и жить на Земле вечно, что в них будут нуждаться, их будут ценить. Как давно это было… он до боли сжал челюсти, чтобы не думать… как давно!
Ножницы у лесного отшельника были импровизированные, два лезвия, соединенные грубой пружинкой, но в руках Риана они порхали бабочками, ровняя пряди так, чтобы Гилду было удобно и скалывать их, и носить распущенными.
— Где ты этому научился? — поинтересовался Гилд, видя, как споро справляется с задачей его новый друг.
— Ох, чего я только не умею делать, — вздохнул тот. — Наверно, только летать не научился.
Солнце пригревало полянку, где они расположились, и Риан начал тихонечко напевать, увлеченный своим занятием. Назвать это песней было бы слишком преувеличить, так — негромкое мурлыкание себе под нос, свидетельствующее только о душевном покое и хорошем настроении исполнителя. Гилд к своему удивлению узнал мелодию. Старинная песня о доме и родном пороге, о том, как возмужавший мальчик, уже совсем мужчина, возвращается к матери, песня о тепле материнских объятий и щедрости отцовского сердца. Только Риан пел её на каком-то малопонятном языке.
— Очень красивая песня, а что это за язык? Я его не знаю.
— Это язык моей матери, Гилд, женщины из народа древнейших мореходов этого мира. Наверное, я один теперь и помню его. Только… певец из меня никакой. — Вымолвил он печально.
Его лицо было полностью лишено каких-то признаков возраста, нет, не юное и не прекрасное, как твердят все легенды о дивном народе. Наверное, на человеческий взгляд ему могли дать около тридцати с небольшим, но эти светлые глаза видели такую тьму времен, что их тень навеки отпечаталась в глубинах зрачков.