— Хальт!
Я, вздрагиваю, Это заорал Юрка. А в ответ доносится спокойная немецкая речь. Видимо, гитлеровцы принимают нас за своих?
— Огонь по гадам, — сквозь зубы цедит Смыслов, и его автомат выплевывает несколько коротких очередей. Подхлестнутый выстрелами, торопливо нажимаю на спуск. ППШ работает безотказно. Он послушен каждому моему движению, и меня охватывает какое-то радостное возбуждение.
— Хенде xoxl — изо всех сил кричу в темноту. Но слова заглушают ответные выстрелы. По вспышкам видно, что стреляет один. Значит, одного ухлопали.
И как-то сразу, мгновенно наступает звенящая тишина.
— Сколько их там? — спрашивает Юрка.
— Видел двоих.
— А сейчас?
— Не видно ни одного.
Стало еще темнее. Я вглядываюсь в загустевшие сумерки до боли в глазах. Но фигуры солдат словно растворились в вязком сером тумане.
— Бумажник я забрал. Давай по одному восвояси, — командует Юрка. — Иди первый. Не поднимайся.
Пригнувшись, отбегаю назад. Юрка выпускает в темноту длинную очередь и подползает ко мне.
— В ловушку бы не попасть, — говорит он, поднимаясь. — Надо быстрее драпать.
Оглядываясь по сторонам, спешим вниз в лощинку. Юрка взбудоражен не меньше меня. Как только достигаем балки, где мы в абсолютной безопасности, он начинает говорить без умолку:
— Интересно, влепили мы им или нет? Если живы остались, наверняка их понос прошиб.
На душе становится легко и безоблачно, словно после большой удачи, хотя ничего особенного как будто и не случилось.
— А здорово я с ними шпрехал?! — Юрка не скрывает удовлетворения собой. Весь он лучится радостью. Улыбка не сходит с его лица всю дорогу до самой землянки, у которой нас встречают почти все батарейцы.
— Наконец-то! Я уже хотел посылать на выручку, — говорит Грибан, когда Смыслов передает ему толстый бумажник. — Думал, в засаду попали.
— А мы и в самом деле попали, — не моргнув глазом, невозмутимо докладывает Юрка. — Подходим, а там кроме убитого еще два живых фрица нас дожидаются. Дорохов им кричит: «Хенде хох!», а они стрелять.
Грибан недоверчиво косится на меня:
— Правда, кричал?
— Кричал.
— И как начали они лупить! — Юрка увлекается и описывает ночной бой «двое на двое» — Я тоже решил с ними по-ихнему поговорить, они опять за автоматы. Пришлось применить огнестрельное оружие. — Он прикладывает автомат к плечу и наглядно показывает, как мы «применяли оружие». Для большей убедительности Юрка звонко щелкает языком, изображая серию выстрелов.
— Вы их убили? — заблестев глазами, спрашивает Егоров.
— Может, и укокошили. А может, ранили, — маневрирует Юрка, уклоняясь от прямого ответа. — Если ранили, то они уползли.
— В общем, задание перевыполнили! Молодцы! — подводит итог Грибан.
Двумя пальцами он раскрывает бумажник и с выражением брезгливости и отвращения просматривает его содержимое.
— Вроде обер-лейтенант отвоевался, — говорит он, разглядывая желтый картонный квадратик. Затем возвращает бумажник Юрке: — Отнесите все Кохову. Пусть разбирается.
Судя по озабоченному выражению лица, Егорку мучает какая-то значительная, важная мысль. Она буквально выпирает из него.
— Жалко, те двое уползли, — произносит он с горьким сожалением. — Не надо было их упускать. Догнать надо было обязательно.
— А может, вы от них уползли? — спокойно спрашивает Левин, с хитринкой поглядывая на Смыслова.
Но того не так-то просто поймать на слове. Глядя прямо в лицо Грибану, он твердо парирует вопрос Левина:
— Нам было приказано принести документы. Преследовать не имели права. Понятно?
И как все ловко у него получается! Даже я начинаю верить, что дело именно так и было, как он представил: нам пришлось отбивать труп у охранявших его солдат. Юрка убедил в этом всех. Даже меня: мне начинает казаться, что его версия о нашей стычке с немцами абсолютно, во всех деталях, соответствует истине.
ЛИНА
Юрка обо всем узнает первым — кого ранило или убило, в кого влюбился майор Иванов или капитан Сидоров, кого к какой награде представили и кому вместо ордена в штабе корпуса «показали дулю». Он первым догадывается, в какой день и час начнется наступление, куда будет нанесен главный удар, когда и в какой город бригаду отведут на переформирование.
Все новости расходятся по полку с его легкого языка. Порой можно подумать, что у него не два, а четыре уха. Но в последнее время он заскучал. Наверное, от недостатка сногсшибательных новостей, о которых можно вдоволь порассуждать на досуге, а может, и оттого, что несколько дней подряд мы живем без особых тревог и волнений, если не считать «булавочных уколов» немецкой пехоты.
Но сегодня Юрка снова выступает в своем амплуа. Он врывается в землянку взволнованный, возбужденный, и слова выплескиваются из него, как пули из автомата — то короткими, то длинными очередями.
— Вы тут сидите и ничего не знаете?!
Оглядев наши постные лица и сделав многозначительную паузу, Юрка выпаливает одним духом:
— Эх вы! Как кроты, забились под землю и дрыхнете. Теперь не усидите тут. К нам такой сержант прибыл! В хромовых сапожках, в новеньком полушубочке. Глаза — во! Идет, словно пишет…
— А пишет, как рисует. А рисует, как курица лапой, — улыбается Бубнов, подстраиваясь под интонацию Юрки. — Ты бы, Смыслов, лучше кашу сварил.
Юрка буквально набрасывается на командира взвода:
— Товарищ лейтенант, вы не смейтесь. Вы поглядите сначала. Сержант-девчонка… Вы увидите — упадете. Молоденькая. Глазищи черные — так и ест ими. Из-под шапки кудряшки выскакивают. А фигурка! — он закатывает глаза. — Любая балерина зарыдает от зависти. Говорит, к нам на высотку прислали. И откуда такая краля?!
— Наверное, артистка Большого театра, — приподнимается на локте Бубнов. — Отбилась от труппы. Узнала, что здесь Смыслов, — и сразу сюда.
Но Юрка уже завелся, как говорится, с одного оборота, и теперь его не остановишь, хоть из пушки стреляй над ухом.
— Ко мне подошла, спрашивает: «Это высотка 202,5?» Я говорю: «Да». «Наконец-то нашла», — говорит. Сейчас на ящиках сидит — отдыхает. Я с ней минут пять поговорил — сразу втюрился, честное слово.
— Неужели правда такая красавица? — с нескрываемым интересом спрашивает Кравчук. И мы наперебой забрасываем Смыслова вопросами.
Довольный произведенным эффектом, Юрка старается продлить дорогие его сердцу минуты всеобщего внимания и явно затягивает разговор… Наконец мы узнаем, что девчонка-сержант — санинструктор саперного батальона, что прибыла она на высотку в распоряжение командира роты гвардии лейтенанта Редина и что жить она будет, наверное, в нашей землянке: «не на морозе же оставлять такое создание».
— Вот повезло ротному. На передовой девки с ходу в начальство влюбляются, — вздыхает во всеуслышание Кравчук.
— Помолчи, старшина, — грубо обрывает его Бубнов. — Привык ты всех баб на один аршин мерить… Вы, гармонисты, все одинаковые. Вас бабы сами избаловали…
В полку всем известно, что Кравчук неравнодушен к женскому полу. Когда полк на отдыхе, он частенько выходит с баяном на улицу, собирает вокруг себя девчат и молодых женщин, наскучавшихся при немцах по песням и музыке, по мужьям и хлопцам. Я сам видел в Снежковке, с каким обожанием, как на кудесника, смотрели они во все глаза на старшину-гармониста. С печалью, с тоской, с любовью смотрели. А Кравчуку только этого и надо… Вот и сейчас он, конечно же, самым первым реагирует на сообщение Юрки.
— Пойду взгляну на бабу-сержанта — что там за фря такая, — говорит старшина и, набросив шинель, пробирается к выходу.
Мы молча провожаем его глазами, и в блиндаже наступает долгая, выжидательная тишина. Чувствую — меня тоже тянет наверх. Какую бы придумать причину, чтобы сходить посмотреть на «кралю»?..
— А что мы сидим? Сегодня погода лучше. Надо проветриться, — весьма кстати произносит Бубнов. И сразу все завозились, зашумели, начали собираться.