Зажатые в низине склонами трех высоток, деревья будто замерли в тревожном предчувствии и ожидании. Они никогда не видели и, наверное, не увидят такого нашествия. Кое-где с треском рухнули на землю березы, раздавленные танками. Тут и там лежит с корнем вывороченный гусеницами кустарник.
Из лощины, что синеет слева в километре от нас, в полдень один за другим начинают выползать танки. Их приземистые темно-зеленые панцири, словно репьями, облеплены пехотинцами. Тридцатьчетверки направляются к нашему левому флангу.
В этом секторе уже занял позиции артиллерийский дивизион. Утром было видно в бинокль, как артиллеристы закапывали пушки в землю, маскировались. И вот рядом с ними ищет пристанища целый танковый полк!
Грибан заметно повеселел. Теперь он все время в окружении командиров машин.
— Комбат всегда радуется, когда жареным начинает пахнуть, — подмечает Юрка.
Теперь никому не хочется забираться в блиндаж. Раз к передовой движется такая сила, значит, действительно надо ждать перемен. Расположившись на ящиках и груде хвороста, заготовленного впрок для обогрева землянки, мы обсуждаем возможные ситуации. Оживляется даже Зуйков. Кохов смилостивился, отпустил его к нам, чтобы «усилить наблюдение за противником», и в последние дни мы курсируем по старому маршруту втроем.
— Надоела эта высотка, как горькая редька. Скорее бы в наступление, — говорит Зуйков с тихой довольной улыбкой, которая так редко появляется на его потемневшем, задубелом лице.
Сейчас он не может скрыть радости, становится разговорчивым, и из его слов не трудно понять, что не такой уж он «малограмотный», каким кажется с первого взгляда. Зуйков неплохо разбирается в обстановке. Оказывается, он уже давно понимал, в каком пиковом положении находились мы здесь, на высотке. Раньше об этом молчал. А сейчас, когда с одного фланга окончательно миновала опасность, а со второго немцы полезть уже не рискнут, сержант заговорил по-другому.
— А ведь мы тут чудом каким-то держались. Хоть слева, хоть справа, хоть сзади нас голыми руками можно было взять. Вон с той горы спуститься бы одному «тигру» — и все… Грибану его не достать бы. Наши «плевательницы» с «тигром» метров за девятьсот только могут драться. А он и за полтора километра батарею разделает под орех…
Зуйков говорит не спеша, размеренно, изредка поглядывая на окружающих, словно оценивая впечатление от своих слов.
— Точно, — повторяет он свою мысль. — Я только этого и боялся. А теперь у немцев кишка тонка…
Зуйков хочет что-то добавить, но, повернувшись назад, осекается на полуслове:
— Смотрите!..
Из балки прямо к нам поднимаются полковник Демин, майор Усатый и капитан Петров. Командир полка, будто саженью, отмеривает каждый шаг длинной и плоской клюшкой, которая отливает на солнце золотистым блеском, как хорошо закопченная рыбина. И он, и замполит, и начальник штаба в новеньких зеленых шинелях, с новыми, еще не успевшими смяться погонами. Чистенькие и подтянутые, они предстают перед нами словно люди из другого мира. Их появление оказалось столь неожиданным, что даже у Юрки расширяются от изумления глаза.
Однако он быстро берет себя в руки. Когда офицеры подходят вплотную, он вытягивается по стойке «смирно», вскидывает автомат «на караул» и докладывает, с преувеличенным старанием выговаривая слова:
— Товарищ полковник! Часовой на посту старший сержант Смыслов. На высотке спокойно!
Кивнув в ответ, Демин приподнимает очки и оглядывает «часового» так, словно принюхивается к нему.
— Что это вы тут охраняете?
— Командный пункт батареи. Вот этот блиндаж!
Командир полка поворачивается ко мне, и я чувствую, каждой клеточкой ощущаю, как съеживаюсь под его буравящим взглядом.
— А вы кого охраняете?
Но Юрка успел подумать и обо мне:
— Он ведет наблюдение за дорогой Омель-город — Нерубайка. Считает машины противника.
— Понятно, — мрачно говорит Демин. — А почему неумытые?
— Нечем умываться, товарищ полковник. Мыла нам не привозят. — Юрка пожимает плечами. — Воды тоже нет. Раньше снег был. Сейчас подморозило. А льдом не умоешься. Кожу сдирает, как рашпилем.
— Помпохоз приезжал к вам?
— Один раз. Ночью. Но воды и мыла не привозил. Он, наверное, боится к нам ездить. Там, где вы шли, лейтенанту Гальперину прострелили портфель с деньгами и двух саперов ранили. Там всегда обстреливают. Правда, воду перевозить немцы, может, и разрешат…
— Ну, понесло, — с добродушной улыбкой останавливает Юрку Петров. — Смыслов на любую тему может лекцию прочитать, товарищ полковник. Особенно о воде.
Он кивает мне:
— Позовите Грибана.
Но комбат уже увидел начальство и торопится к нам. Полковник устало опускается на ящик, достает из планшетки испещренную синими и красными стрелами карту, кивком приглашает Усатого, Петрова и Грибана.
Докладывая обстановку, старший лейтенант долго водит пальцем по карте. Он начинает говорить о результатах разведки боем, но Демин прерывает его:
— Нерубайку приказано взять танкистам. Они разберутся сами. Доложите об Омель-городе.
Грибан вынимает из планшетки листок бумаги, протягивает его полковнику.
— Вот их огневая система. Отмечены все дзоты.
— Хорошо. Сумеете показать на местности?
— Конечно. А на этой карте минные поля, установленные саперами. — Грибан протягивает полковнику вторую карту и показывает в сторону лощинки левее Омель-города: — Там километрах в трех сосредоточиваются немецкие танки.
— Тоже зашевелились. — Демин усмехается, глядя в карту. — Поздно они спохватились. Не волнуйтесь, товарищ Грибан. Кончилась ваша осада. Вы свое дело сделали.
Опершись на клюшку, полковник встает. Вслед за ним тотчас поднимаются остальные. Он шагает около ящиков взад-вперед и в такт шагам неторопливо, размеренно роняет слова:
— Теперь у нас другая задача. Прорвать оборону. Развить наступление и выйти на подступы к Кировограду. Один из прорывов будет осуществлен здесь.
Грибан не может сдержать улыбки. Лицо его словно освещается внутренним светом. Мигом куда-то исчезают морщины — следы невероятной усталости. Он весь подается вперед.
В разговор вступает Петров. Он говорит, что приказа о наступлении можно ожидать с часу на час. И начнется оно не только здесь, но и по всему фронту.
— Я и сам не поверил сразу, что подходит такая сила. Если бы вы посмотрели! Танки и самоходки прямо с Челябинского завода. Свеженькие.
Полковник снимает очки, и я впервые вижу его глаза — синеватые, полуприкрытые морщинистыми, дряблыми веками. Лицо командира полка становится почти добрым: вместе с очками исчезает суровость, которая многих приводит в трепет. Как могут очки изменить человека!
— Моя же он на на этом самом танковом заводе работает, — неожиданно произносит он, обращаясь к Петрову. — И живет она с ребятишками недалеко от завода, на Могильневской улице.
— Чуть не на Могильневской, — добавляет он и, словно удивившись неуместной, случайно вырвавшейся, не получившейся шутке, сразу мрачнеет.
Полковник умолкает, задумывается. А его слова о семье в один миг переносят меня на далекую станцию, что у самой границы Горьковской области с Чувашией. Вспоминаю низенький обшарпанный домик, глядящий своими окнами на белый железнодорожный вокзал. Там, в привокзальном поселке, опоясанном желтыми холмами песка, прошло мое детство. Оттуда мама провожала меня на фронт…
Взрыв снаряда возвращает к действительности. Шагах в тридцати из-под земли взвивается облако серого дыма, похожее на приземистое разлапистое деревце. Успеваю заметить — падает на живот Зуйков. Петров машинально прикрывает рукой висок. С опозданием припадает на колено полковник.
— Товарищи, быстрее в землянку! — умоляюще кричит Грибан.
Полковник надевает очки и, презрительно посмотрев в сторону взрыва, не спеша направляется к ступенькам, спускающимся в блиндаж. Уступив ему дорогу, за ним вплотную шагают Петров, Усатый, Грибан.
Юрка смеется. Его зубы на темном фоне неумытого закопченного лица выглядят ослепительно белыми.