— Как ты могла скрыть это от меня?
— Я не хотела, чтобы ты знала, какая я чудовищно наивная.
— Не наивная. Просто дофига доверчивая.
— Разве это не определение наивности?
— Если бы я могла терпеть объятия, я бы сейчас задушила тебя в припадке нежности.
А это уже говорило о многом.
— Спасибо, Нэтт. Для меня это много значит.
— Я тоже самое сказала своему банку, когда пришлось задержать платеж. А что думают твои папы? Кстати, ни один из них еще не решился стать натуралом? Потому что черт возьми.
Я рассмеялась.
— Нет. Извини. Но, если это случиться, ты будешь первой, кто об этом узнает.
— Что они думают обо всем этом?
— Это мой бардак, Нэтт. Я не хотела их впутывать.
— И поэтому ты позволяешь этому придурку и его суке-матери забрать у тебя все? Ты создала тот ресторан. Добавила особенное меню на любой вкус. Изобрела кулинарные шедевры, о которых другие рестораны могли только мечтать! Ты вкладывалась в него на двести процентов из ста. И теперь это все досталось им?
— До последнего дюйма.
Я точно могла сказать, что этот разговор повысил ее кровяное давление, именно по этой причине я и не рассказывала грязных подробностей. Ну, еще из-за гордости.
— Милая, насколько ты нищая?
— Добавь к этому слово «совершенно» — и попадешь точно в цель.
Пятна исчезли, их сменил яркий румянец. Румянец, вызванный гневом, который глубоко засел в этой девушке. Глубоко-глубоко. Очень, очень глубоко. Так глубоко, как говорил Ницше…
— Поверить не могу, что ты не рассказала папам.
Я испустила долгий вздох поражения.
— Ну и что бы они сделали?
— Убили бы твоего бывшего и закопали его безжизненное тело в Соноре. Да.
Одна лишь мысль об этом вызвала на ее лице мечтательную улыбку.
— Что бы я без тебя делала?
— Мне в голову приходит много идей. Прыгнула бы с парашютом. Попробовала бы улиток. Занялась бы танцем живота, потому что на это я не пойду даже в самых откровенных своих фантазиях.
Мужской голос прервал ее словесный поток:
— Прошу прощения.
Мы одновременно вскинули головы, но периферийным зрением я отметила, как Аннетт тает подобно мороженому на тротуаре в августе. Рядом с нашим столиком стоял высокий офицер в форме. Широкоплечий и кареглазый, со смуглой кожей и добрым лицом, так что я тоже немного растаяла.
— Привет, Шеф, — окликнул его кто-то. Он кивнул и повернулся к нам.
— Вы, должно быть, Дэфианс, — обратился он ко мне.
Какого черта? Меня тут каждая собака знает?
— Да, это я, — я пожала его руку. — А это Аннетт.
Когда он протянул ей руку, она взяла его ладонь обеими своими, выражение ее лица стало серьезным, взгляд скользнул мимо мужчины. Нэтт заглянула за завесу, в другое измерение.
Ну началось.
— Я Хьюстон Меткалф. Большинство людей называют меня просто Шефом, но, пожалуйста, зовите меня Хьюстоном.
— Ваша аура, — сказала Аннетт потусторонним голосом. — Вы добрый и справедливый. Отличный страж порядка. И все же я боюсь, что вы потеряете себя, если не сумеете найти настоящую любовь. Сейчас. В эту самую минуту.
Ухмылка, расплывшаяся по его лицу, сказала мне, что он не только привык к таким легкомысленным заявлениям, но и ни на минуту не купился на ее штучки с аурой. Умный парень.
Он убрал руку.
— Благодарю, мэм. Я прослежу за этим. — Хьюстон подмигнул мне. — Ваша бабушка сказала, что вы приедете. Рад, что заметил вас.
— А как, кстати говоря, вы нас узнали?
— Аризонские номера.
— Точно. Они вечно выдают меня с головой. Но как вы именно меня узнали? Здесь, в ресторане?
Он вдруг сконфузился и поправил ремень.
— Приятель из полиции Финикса. Он прислал мне фотографию ваших прав.
— Могли бы просто на Фейсбуке ее найти, — предложила Аннетт очень нужный теперь совет.
Он рассмеялся глубоким смехом.
— А ведь и правда! — И повернулся ко мне: — Ваша бабушка говорила, что вы красавица.
«Откуда? Откуда она знала? Почему не нашла меня?» — Хотела я спросить, но изо рта вырвалось только:
— Вы с ней общались?
Он печально поджал губы.
— Да. Соболезную вашей утрате.
Это заявление — заявление, которое еще день назад казалось мне таким чуждым, — теперь чувствовалось очень ценным. Это и была утрата. У меня никогда не будет возможности познакомиться с несравненной Рути Гуд. Люди, казалось, либо любили ее, либо ненавидели. Никакой золотой середины. Никаких «так себе». У меня такое ощущение, что она не сильно сдерживала свой характер.