– Это что?
– Хижина, представь себе. Нужно раздеться, и срочно греться, иначе мы до Кладбища живыми не доберемся… Эх, вот забавно получается, а?
– Д-да…
– Мой огонек совсем промерз. Ну-ка, иди сюда.
Одежда задубела и прилипла к телу, и Нэлл, чертыхаясь, долго пытался стянуть с меня штаны. Сам-то он разделся быстро, не особо заботясь о сохранности вещей. Сидеть голой у него на коленях уже не казалось неправильным. Я чувствовал жар его бедер, обнимала Нэлла ногами и дрожала, зная, что без огня и его своим холодом заражу.
– Т-ты знал, что Владр-ра – Злой Глаз и Хвост-т-т?
– Подозревал. Давай не будем о ней в такой миг. Мне слишком хорошо, и я посмакую это удовольствие. О, забыл совсем.
Он протянул руку к очагу и поджег небольшие поленья зажигалкой.
– Она у меня волшебная.
– От-ткуда?
– Из кармана, – сообщил мужчина. – Потайного.
Он обхватил меня, стал осторожно разбирать перепутанные прядки. Получалось плохо, но меня не заботила боль. Я наслаждалась теплом, его дыханием и тем, что мы снова вместе.
– Без расчески никак. Прости, малыш, – сказал он через несколько минут, когда мы оба приобрели нормальный цвет и перестали вздрагивать.
– А ее у тебя нет в потайном кармане?
– Не предусмотрел. Но ничего, недолго осталось. Утром мы выйдем на финишную прямую.
– А что те люди? – прошептала я. – Погибли? Возможно, мы могли им помочь.
– Не могли. Здесь у каждого своя судьба. Ага, ты согрелась окончательно.
– Спасибо, – прошептала я. – Все так сложно стало. Казалось бы, что может быть проще тепла?
– Ты о нас?
– Да.
Он вздохнул.
– Не могу сейчас об этом думать. Тем более, когда ты так сидишь. Это не предательство, поверь. Твой кэп из меня так и не выветрился окончательно…
– Я хочу тебя, – вдруг призналась я, краснея от стыда. – Но не могу, Нэлл. Не сейчас, не здесь. Потом, когда со всем покончим.
– Когда я стану пятьдесят на пятьдесят? – совершенно не обидевшись, улыбнулся он. – Или тридцать на семьдесят, тоже вариант. Сколько Кейдна вам взвесить, госпожа? Грамм восемьсот, и двести – Нэлла?
Я рассмеялась с надрывом. Он избавился от гнева, как и я.
– Прости меня, – прошептала я, целуя его в щеки, в нос, в подбородок и в шею. – Прости, прости…
– М... М! М, да… Прощаю, если поцелуешь еще разок, в губы.
И я поцеловала, забыв обо всем, доверяя только сердцу, которое говорило, что это необходимо нам обоим. Нэлл обхватил меня за пояс, прижал к себе. Не я целовала его, он меня, причем так, что оба задыхались. Если Кейдн еще давал над собой властвовать, Нэлл всегда только наступал. Его тихий рык мог означать только одно: мужчина на грани. Я чувствовала, что тело его покрылось испариной, что ему трудно совладать с собой. Нужно было остановиться, но он не хотел. Я и сама понимала, что страсть нас обоих вскоре накроет, но Нэлл оказался сильнее меня.
– Демоны… подземелий… – тяжело дыша, сказал он. – Стоп. Хватит. Я сейчас взорвусь. Ложимся спать.
– Ты не заснешь в таком состоянии.
Он отодвинулся, укутал меня в одеяло, и только потом осторожно обнял сзади.
– Теперь засну. Не бойся, не замерзну.
– Мне бы очень хотелось…
– Да знаю уж. Ты пощади меня, Яркин. Закрой глаза и не шевелись. Тогда сладостные образы вскоре покинут мое сознание, и мы, отдохнув, завершим спасательную миссию. А там, глядишь, я обрушу на тебя всю силу своей любви.
-40-
Кладбище лежало прямо перед нами, за высоченной черной оградой. Она казалась мне сплетенной из металла, но на самом деле росла, черными пальцами лиан цеплялась за сажу земли, и карабкаясь по давно мертвым основам стволов. Стена-убийца, за которой были надежно сокрыты все, кому не повезло угодить на Дно. Там, на лесистых холмах, где в проплешинах мерцающих трав стояли покосившиеся могильные камни, начиналась Пустота, и чем дольше мы на нее смотрели, тем страшнее было отпустить туда Нэлла. Это место не просто умерло. Это была не всего лишь очередная ловушка. Там ждало Нечто и Ничто одновременно, и столь мощная смерть рождала самые прочные оковы. Как Нэлл собирался противостоять пустоте? Неужели одной лишь любовью? Ведь я так и не призналась ему в своих чувствах, и мы, кроме поцелуев, ничем не были связаны! Я знала: этого ничтожно мало. Даже самой настоящей, прочной любви могло не хватить, а уж наше зыбкое чувство и вовсе могло развалиться на части.