– Но ты сказала, что дала обещание, – напомнила мама.
– Эх, где моя былая жажда приключений? – хмыкнула я. – Ничего не осталось. Я так устала, мам. Ужасно. Как будто долгие годы шла, не разбирая пути, стирала не пятки – саму душу.
– Отлежись, милая. Отдыхай. Всё разрешится, а если нет – мы в стороне не останемся.
– Хочу вернуться в наш дом, как только смогу подняться.
– Тебе придется заново учиться ходить, – отозвался папа. – Судя по всему, в глубине Границы иная сила тяжести, и ты отвыкла от притяжения Изначальных миров. В любом случае мы поможем, где бы ты ни захотела жить. И поддержим человека, который вернется, кем бы он ни оказался.
– Спасибо вам, – прошептала я, не пряча слезы. – За то, что готовы отпустить и принять. Это для меня сейчас самое главное.
На Трогии осадки были обильными. Если дождь – непременно ливень, если снег – буран. Заваливало так, что приходилось подолгу расчищать путь к дому. А если снег таял, получалось что-то вроде земляной холоднющей каши. Мы называли эту субстанцию снязь. Именно по ней я пробиралась к дому, таща за собой санки с провизией.
Что происходит, когда человек сдаётся, теряет надежду? Ты просто уходишь очень далеко от себя настоящего, прячешься внутри рассудка: там, куда счастливому человеку доступа нет. Иногда это называют сумасшествием, но я не сошла с ума. Ушла – да, но лишь потому, что не видела иного выхода. Никто не говорил мне: «Борись, живи дальше!», и я понимала, почему. Бороться было не с чем. Не осталось ни зла, ни добра. Прежде мне удавалось затеплить в сердце синий огонек веры, теперь это мог сделать только Он, которого я звала то Кейдном, то Нэллом.
Прошло два месяца с момента моего возвращения. Ходить я научилась за неделю, а вот мяса так и не нарастила – на выпирающих лопатках печально дремало все такое же сухое черное дерево. Зима выдалась мокрой, несуразной, щедрой на снега и оттепели. На моей памяти всего однажды у нас было так тепло в декабре, обычно всегда приходилось надевать ушанку. Теперь можно было вовсе обойтись без шапки.
Я искала капитана в ближайших реальностях, но только вместе с братьями. Одна никуда не совалась, и на Границу в том числе. Если бы Трогия по какой-то причине не приняла бывшего капитана и Теня, Кейдна-Нэлла вполне могло выкинуть в один из постоянных больших миров. И я на пару с братьями облазала их все, вот только не нашла ни единого знакомого отголоска, ни одной теплой энергии. Не было ни следов, ни звучаний – только мое собственное сердце отбивало четкий ритм, основанный на обещании быть сильной. Пришлось эту затею оставить, и не было еще подобной тоскливой зимы, когда под грязью и снегом погибали последние надежды.
Пару дней назад в порыве отчаяния я чуть было не остригла волосы под корень. Зоя отговорила меня, с боем взяла ножницы, и предложила сделать чуть короче.
– До плеч! – приказала я, и за свое решение поплатилась.
Теперь вместо красивых волн мою голову украшали тугие локоны, в которых застревала расческа. Не такие разномастные кудри, как у мамы и у младшей, именно ровные красивые пружинки, но почему-то я сразу их возненавидела. Зоя только руками разводила.
– У меня тоже баранья голова, но чтобы так лежало – никогда!
– Лучше бы я была лысой.
– А вот и неправда! По мне так это очень красиво. Не переживай. Они у тебя быстро растут. Когда потяжелеют – снова распрямятся.
– Надеюсь, – отозвалась я.
В последнее время моя ненависть к себе усиливалась с каждым поступком. Постриглась, или во что-то оделась, даже если поела – я себя на дух не переносила. Мама с папой предполагали, что это мое тело покидают остатки вируса Границы, но я знала, что на самом деле страдаю от собственного безропотного послушания. Мне бы остаться ждать любимого там, у ворот. Не давать обещание, не клясться. Поступить, как жаждало сердце, как я всегда поступала прежде – упрямо, настойчиво! Но нет, сдалась послушно, избрала безопасную тропу. А надо ли было? А вдруг Нэлл оказался не прав?
Думая об этом, я затащила коробки на крыльцо. Братья хотели помочь, но я отказалась. Так хоть будет дело – разобрать банки и бутылки, помыться, поужинать. Одиночество было приятным, но осознание того, что семья поблизости, даровало надежное тепло. Все как Нэлл и говорил – мой род, мои корни, мой жир земли, от которого я питалась.