У детей откровенность и жестокость всегда идут рука об руку, не выбирают они слов и выражений, дабы обстановку смягчить. На те речи Антон драку с кадетами языкатыми затеял, потрепал их прилично, за что и ответ теперь ему в «темной» держать.
Со мной говорить не пожелал, руки сулил на себя наложить, ежели еще приеду. А ведь я ему сейчас более всех нужна. Боюсь я пресильно за душу его встревоженную и неспокойную, как бы греха не сотворил.
Просидели мы с Алешенькой в комнате свиданий до самого вечера, пока и оттуда нас не попросили вон. Сыночек старшенький так и не вышел ко мне.
Господи, прости меня, грешную. Научи, как дальше жить. Две у меня родных кровинушки. Какому плохо не станет – мне больно в равности.
И домой возвращаться не в мочь, мужа обозлившегося видеть не желаю вовсе. Как возвернется, опять свои разговоры зачнет о Российской несостоятельной археологической политике и его грандиозных планах, в которых он и без того угробил все мои капиталы, да еще и в долг набрал. Спрашиваю, чем отдавать будем? А он: разбогатею в скорости.
В прошлом месяце поместье Михайловское продал, единственную нашу доходную статью. Чем далее жить будем – неизвестно? На жалованье его при его-то расходах в нищих скоро обратимся.
А еще три года тому наперед дела наши в гору шли, и Василий Федорович откуда-то деньги в дом носил. Премии, говорил, от сообщества археологов и проценты от экспедиций. В то верилось слабо, но расспросами изводить его не стала. Сообщество не то, что премии, песка из пустыни не даст – все до копейки учтено и рассчитано на годы вперед.
Деньгами в те времена супружник мой был не скуп, подарки разные даривал, золотые побрякушки. Не нужны они мне, да отказаться нельзя. Складывала я их в шкатулку, да в потайное место в стене убирала.
Про то место одна я и ведала. Оно в спальной нашей. Над самым потолком, где дымоход проходит. Там кирпичик раньше выпадал. Пустота образовалась. Я кирпичик к месту приладила - тайник вышел.
Чуяло сердце мое, что ненадолго в семье денежное благополучие. Василий Федорович, меж тем, поместье тогда купил в Михайловке. Каждым летом я с Алешенькой там жила. Его болезнь после свежего деревенского воздуха отступила. И более не мучила мальчика удушьем.
За три месяца Василий Федорович ни разу нас не навестил, чему я была несказанно рада и во второе лето осмелилась Антона к себе выписать. То было самое счастливое время для меня, и не смущало меня то обстоятельство, что ложь и своеволие рано или поздно откроются. Но Василий Федорович молча стерпел известие от управляющего, что старший отрок его, почитай, месяц в поместье жил.
Чего это я? Писать же я начала было о том, что последние сбережения наши кончились. Согрешила я, не поверив мужнину слову про «премии», и догляд за ним устроила. Он в отъезд в очередную экспедицию – я в контору.
А там новость нежданная – негаданная: отъехал он на время по семейным обстоятельствам. В другой раз зачалась экспедиция – в конторе говорят – на заседание Археологического сообщества в Рим изволил уехать. Я туда бумагу шлю. Спустя две недели, когда уж и Василий Федорович дома – приходит ответ: не прибывал таковой на заседание.
Сколько раз бывало, что позже на неделю приезжал, чем все его сослуживцы, из служебных поездок. Поднялись во мне прежние воспоминания с подозрениями.
Да, всеконечно же, другая женщина у него, а, возможно, и ребенок от нее. И больно так, и тоскливо стало от мыслей тех, и себя жаль, и детей своих.
Про деньги утраченные тогда и не вспомнилось, хоть и их должно быть жаль – на чужих детей их потратил. Впрочем, нет. Они для него – свои, и деньги свои, это мы - чужие.
Хоть и не любый он мне, а все одно – тяжело сознавать, что предали меня, что не нужна я вовсе ему, и что сын, опять же, родный, безразличен отцу своему.
* Приемный.
14
Вера открыла глаза от ощущения чьего-то присутствия. Встряхнула головой, как бы отгоняя от себя невыносимый ночной кошмар.
Слава богу, что это всего лишь сон.
Приподнявшись на локте, она оглядела комнату: в противоположном углу, в кресле, развалился незнакомец, на вид лет тридцати. Щегольски дорогой костюм, пошитый явно на заказ, сидел на нем безукоризненно. Булавка от галстука подмигнула крохотным глазком бриллианта. Спокойное лицо незнакомца излучало уверенность в себе, губы улыбались, а темно-голубые глаза равнодушно смотрели сквозь девушку.