Развертали детишки завертку с коробок и ахнули. Вот это да!
Глазенки счастьем так и светятся. У меня слезы непрошенные навернулись, и вышла я из гостиной, слабости своей застыдясь. Алешенька закричал вослед:
- Маменька, неужто поиграть с нами не хочешь?.. Ну, как хочешь. Мы с папенькой дорогу состроим.
Господи, все причуды терпеть буду его, прощать.
Возились мои мужчины в гостиной под елкой почитай часа два.
Бог мой, совсем забыла. Мы загодя гостей позвали, но Василий Федорович два дня вперед приказал им отказать. Оно и лучше. Такой праздник наивяще семьей встречать.
Вдруг из гостиной плач детский послышался. Я – туда. Алешенька сидел на ковре, растирал слезы по щекам, одновременно пытался собрать обломки железной дороги.
Василий Федорович занес руки над головой, и в сих держал «Санта-Марию». В последний миг ударил он подаренье свое оземь. Раскололся кораблик на две части, посыпались с него, словно слезы детские, маленькие человечки.
-Что тут происходит? - воспросила я.
На шум прибежала Пелагея и уразумев сии обстоятельства, вместе с детьми, умыкнула из гостиной.
- Василий, что случилось? - впервые повысила голос я на мужа. Тот осел на ковер, приняв Алешенькину позу, и принялся, вроде как, собирать обломки железной дороги. - Вы слышите меня?
Он поднял на меня глаза, полные слез. Совершеннейший ребенок. Обхватив его буйную головушку руками, я приговаривала:
- Это все глупейший случай. Новые игрушки купим, лучше прежних.
Какая у него поредевшая маковка, я только теперь заприметила, и белых волосьев не счесть. Неужто стареет он? Да нет же. Какие его лета?
Приложилась губами к маковке его, отчего Василий Федорович вскочил, как жеребец необъезженный, да в угол комнаты забился.
- Не троньте меня, не троньте! - жалостно запричитал он.
- Васенька, милый. Успокойся.
Я подвинулась к нему. Он же, нащупав на столике подле себя морскую раковину, с силой сжал ее в руке. Раздался хруст. Почти тот час же из-под сжатого кулака закапали на голубой ковер алые капли.
- Ты же поранился! Сейчас полотенце принесу.
- Стой!
Он уже подле меня и держит мертвой хваткой за руку. Мне отчего-то показалось, что я теперь, как тот игрушечный кораблик, разломлюсь на две несоставимые части. Но Василий Федорович довольно спокойным голосом молвил:
- Это ты во всем виновата!
- Господь с тобой! В чем я виновата?
- В том, что влюбила меня в эту семью!
- Что же тут худого?
- А то, что рано сюда я приспел. Подготовиться не успел. Не простит меня теперь Бог, не простит Василий, никто не простит. Я так и знал, что я пустое ничтожество, недостойное занимать место на Земле… Не вмочь мне боле. Домой ухожу.
- Василий, что ты несешь? Твой дом тут и только тут.
- Конечно, нет. Это не мой дом, не мои дети, не моя жена.
Он встал и решительным образом направился к выходу. Я тяжелой ношей повисла у него на плечах, силясь остановить.
Не позволю унести счастье свое, тем паче к другой женщине и другой семье! И я вновь добилась своего. Он остановился и следующий его вопрос совершеннейшим образом застал меня врасплох:
- Хочешь ты услышать правду?
Я, будто бы, подавилась собственным языком, не в силах произнести ни слова.
- Слушай…
-Н-нет. Я не хочу ничего знать! Я лишь хочу, чтобы ты остался.
- Когда ты будешь знать, ты изменишь свое суждение.
Я зажала уши ладонями, но его голос проникал в голову беспрепятственно.
- Как я уже сказал: ты мне не жена, и твои дети – мне не дети. Это сущая правда. И сам я не тот человек, за кого меня все принимают.
- Мне без разницы, кто ты. На мне самой уже столько грехов, что еще один грех дурнее не сделает.
- Нишкни!* Ежели хочешь меня еще увидеть - сделай милость, слушай безмолвно. Я не Василий. Я… брат его, близнец. Иван.