Суворов понимал, что возведение укреплений на том же Подкумке будет происходить болезненно, не все горцы пойдут русским навстречу, недовольные князьки, подобно Атажукину, будут сеять вражду. Не одно, не два нападения совершатся еще на Линию. Но сближение кавказцев с северянами необходимо как воздух, как хлеб, потому что враг у них общий. Сама жизнь заставит их сблизиться... * * *
Вернувшись в губернское управление, Якоби составил депешу. Следуя совету Суворова, он надеялся обелить себя: в конфликте он не виноват. Турки завезли оружие, агентов, и те спровоцировали нападение на Павловскую и Марьинскую станицы. Якоби в силу необходимости вынужден был послать ответную экспедицию, и конфликт быстро был потушен. Кроме того, выдвинутое им предложение о постройке двух крепостей на Подкумке представит его в глазах чинов Военной коллегии как человека, заботящегося о благе России.
Но в душе Якоби не был согласен с планом Суворова. «Прославленный полководец надумал строить укрепления на Подкумке Как средство не только оборонительное, но и как мост для хозяйственных и торговых связей с горцами. Как будто дикие племена .ждут русских с распростертыми объятиями! Да они поднимутся с насиженных мест, уйдут дальше в горы, и еще яростнее станут набеги на наши поселения»,—с усмешкой думал Иван Варфоломеевич, подписывая составленную депешу. Он также был уверен, что Военная коллегия не поддержит прожект по той причине, что на возведение вспомогательной линии потребуются немалые деньги.
Отправляя фельдъегеря в Петербург, генерал-губернатор и не подозревал, что этот же гонец привезет в Астрахань грозный приказ князя Потемкина.
Светлейший князь, не стесняясь в выражениях, винил астраханского губернатора в том, что он проворонил горную тропу, по которой турки доставляли в Кабарду, Чечню и Дагестан оружие и агентов; что гарнизоны крепостей Павловской н Марьинской несли сторожевую службу «спустя рукава, коль позволили напасть на себя».
Но то, что он прочел дальше, потрясло его. За вопиющие беспорядки в полках князь отстранил Якоби от командования войсками на Линии. Вместо него назначен генерал Фабрициан, штаб-квартира которого будет обоснована в крепости Георгиевской. Ежели Якоби не выправит опасное положение в губернии, то будет смещен и с поста губернатора. В довершение всего Военная коллегия утвердила план возведения двух крепостей на Подкумке, при этом подчеркивалось, что это план Суворова. Якоби вменялось в обязанности строительство первой крепости Константиногорской, нареченной так в честь второго внука государыни императрицы. Крепость ту поставить в сорока верстах западнее Георгиевска...
Иван Варфоломеевич облегченно вздохнул: Констан-тиногорская крепость — это наказание за упущения по военной службе и испытание — справится ли он с новым поручением. Именно испытание! И спасение! Ежели он с усердием возведет крепость, то, может быть, и не сместят с губернаторского поприща.
Не время сидеть сложа руки и предаваться горестным переживаниям. Как всегда в подобные минуты, Якоби развил кипучую деятельность: вызвал главного
квартирмейстера полковника Германа и приказал выбрать в долине Подкумка удобную позицию для возведения Константиногорской крепости в сорока верстах от Георгиевска. Инженерную команду посадил за составление чертежей и расчетов. Все предварительные к строительству работы велел закончить к маю, нижних чинов не жалеть.
Герман, опытный фортификатор, спросил:
— Чтобы строить крепость, нужны прежде всего деньги, а их у нас нет.
— Деньги будут, голубчик. Возьмем из казны губернаторства, со статьи на возведение богоугодных заведений.
— Лишать крова обездоленных?—с укором посмотрел на губернатора полковник.
— Не беда, обождут. Государственная необходимость защиты отечества — прежде всего. В сравнении с этим судьба сотни нищих — ничто.
В один из жарких майских дней 1780 года вверх по Подкумку устало шел пятый саперный батальон 16-го егерского полка. Солдаты в бескозырках, в темных, коротких до пояса мундирах, в серых штанах, вправленных в сапоги, несли за спиной ружья с гранеными штыками и скатки шинелей, оттягивала плечо кожаная сумка с боеприпасами. Шли по бездорожью, по колено в густой траве. Привал был всего один.
Солдаты недовольно переговаривались:
— Скоро ль дотащимся до назначенного места?
— Ноги гудят!
— Одежа взмокла, в пору хоть выжимай!
Сзади колонны волочился обоз из двадцати подвод со снаряжением и провиантом. У возчиков, георгиевских казаков, беспокойно поглядывающих на лошадей, тоже кипело внутри.
— Умаялись кони вконец, пена на боках!
— Распрячь бы, напоить!
— Надорвем лошадок!..
Впереди колонны на прекрасном вороном жеребце ехал батальонный командир майор Петр Семенович Чайковский. Молодое, красивое лицо с черными усами было озабочено. Он понимал, что нужен еще один привал, но время к вечеру, а до места назначения еще пять верст. Машук-то вот он рядом, зеленая папаха подпирает небо. Засветло успеть бы переправиться на левый берег Подкумка, а там через четыре версты от горы Горячей и лагерь можно разбить. Но где переправиться?— хмурил брови майор.
Заливаясь булькающим смехом, шумно вспенивая брызги, неслась мимо горная речка. Ранней весной, в паводок, разъярится, поднимется вровень с берегами, несет коряги, валуны. А вот в засушливые месяцы Под-кумок притихнет, вьется мелким ручьем. Курица, перепрыгивая с камня на камень, вброд переходит речку.
Сейчас же хоть и не сердит Подкумок, но шутки опасны с ним. Петр Семенович наконец нашел пологие берега и мелкий перекат — у самой горы Горячей. Рискнул попробовать сам. Воды оказалось коню по брюхо. Значит, пешему по пояс. Перекат сравнительно спокойный— течение с ног не собьет. С левого берега громко подал команду)
33
2 Закаэ М 372
— Батальон, приготовиться к переправе!
Егор» разделись до пояса и начали переправу. Взвод за взводом, рота за ротой. А за батальоном и обоз. После «купания» сил словно прибавилось — до заката отмахали еще четыре версты.
Для лагеря Чайковский выбрал ровную поляну недалеко от левого берега Подкумка. Колонна рассыпалась. Составили в козлы ружья, живо, весело начали разгружать подводы, натягивать палатки, разжигать костры, варить чай и кашу. В наступающих сумерках слышались бодрые голоса, шутки. Кто-то уже тренькал на балалайке, подпевал сам себе.
В ожидании ужина Петр Семенович сидел перед своей палаткой. У костра хлопотали денщик Епифан Серебряков и его младший брат Елисей, ординарец. Оба невысокого роста, смышленые и исполнительные.
— Елисейка, гляди какие тута земли! Что ни посей, будет расти! А травы? В пояс! Вот сюда бы наших тощих коровенок, в момент справными стали бы.
— Красота-то здесь, Фаня, какая! Горы, небо!—ра-достно отозвался Елисей.
— Тебе б токмо красотой любоваться! Не об пустом надоть думать!—одернул его старший брат
— О чем же?
— А о том, как опосля службы съездить в Расею, домишко, скарб тяжелый продать да жениться. Тогда и сюды податься на веки вечные.
— А отпустят в Расею-то? Указ ведь есть, чтобы нижних чинов, которые отслужат двадцать пять лет, селить в слободках подле крепостей. На обзавод денег выдадут — хатенку поставить, лошадь, корову купить. И десять десятин земли на голову...
— Неужто не отпустят?—тяжело вздохнул денщик.— А как тута жить без бабы?.. Без хозяйки ни деньги, ни десятины не милы.
— Вон рядом аул, женись на черкешенке.
— На бусурманке-то? Креста на тебе нету!
— Креста нет! Да гребенские казаки спокон веку берут кабардинок и чеченок и не нахвалятся — работящие и честные...
«Вот о чем мечтает солдат1 О поселении здесь»,— удивился Петр Семенович. Уже третий год Чайковский на Кавказе. Много видел красивых мест, но эта долина вызвала в его душе какое-то особое чувство. Накануне