— Слишком чертовски жарко. Не то чтобы я не любил жары, но это другая жара, не такая, как в Южной Калифорнии, где жара густая, как в печи. Там чертовски жарко, поэтому ты все время потеешь, как свинья. К тому же тебя все время достают местные мошенники, которые постоянно пытаются тебе всучить какие-нибудь безделушки.
— Ещё вина! — раздражённо кричит ублюдочного вида толстяк с жидкими светлыми волосами.
Я возвращаюсь в туалет и наполняю кастрюльку своей мочой. У меня цистит, который обостряется во время месячных. Моча у меня мутная и застоявшаяся, как это бывает при воспалении мочеиспускательного тракта.
Я разбавляю вино в графине моей мочой: вино становится мутным, но они уже так пьяны, что все равно ничего не заметят. Я сливаю примерно четверть содержимого графина в умывальник и доливаю кувшин мочой до самого края.
Потом остатками мочи я поливаю рыбу. У мочи тот же самый цвет и консистенция, что у маринада, в котором готовилось блюдо. Ну, блин!
Эти уроды съедят и выпьют всё, так ничего и не заметив.
Посрать на клочок газеты оказывается сложной задачей: сортир у нас тесный, и в нём не хватает места, чтобы присесть на корточки. К тому же Грэм зачем-то зовёт меня. Я с трудом выдавливаю из себя маленькую жидкую какашку, которую я смешиваю со сливками в соковыжималке, и получившуюся смесь добавляю в шоколадный соус, разогревающийся в ковшике. Затем я поливаю соусом профитроли. Выглядит аппетитно. Какая же я дрянь!
Я чувствую свою власть над ними, я наслаждаюсь тем, как я сейчас унижаю их. Теперь мне гораздо проще им улыбаться. Жирный ублюдок, кстати, вытянул короткую спичку: ему достается мороженое, в которое я добавила соскобленный с пола крысиный яд. Надеюсь, что у Грэма не возникнет проблем и что ресторан не закроют.
Я теперь знаю, что я напишу в своём эссе: я напишу в нём, что при определённых обстоятельствах мораль становится относительной. Это если я, разумеется, решусь быть честной, потому что профессор Ламонт не приветствует подобной точки зрения, и, чтобы попасть к нему в фавор и получить хорошую оценку, следует утверждать, что мораль всегда абсолютна.
Ну, блин!
Я шагаю с вокзала Уэйверли по городу, который сегодня выглядит чужим и зловещим. Два парня ругаются под аркой на Калтон-роуд, рядом с железнодорожным почтамтом. А может, они вовсе не ругаются, а кричат что-то мне. Тоже мне — нашли место и время, чтобы подраться. Впрочем, существуют ли время и место, подходящие для драки? Я ускоряю шаг — что не так-то просто, поскольку у меня в руке тяжелая спортивная сумка, — и выхожу на Лейт-стрит. Какого хуя им от меня надо? Шпана ёбаная. Надавать бы им трандов…
Я продолжаю идти быстрым шагом. Так оно безопаснее; к тому времени, когда я добираюсь до театра «Плэйхаус», шум, поднятый двумя мудозвонами, сменяется звуками умного трепа, который ведут между собой представители среднего класса, только что вышедшие с оперы, которую давали сегодня: это была «Кармен». Некоторые из них направляются к ресторанам в верхней части Лейт-уок, где у них наверняка заказаны места. Я иду дальше. Мой путь лежит под гору.
Я прохожу мимо моего прежнего логова на Монтгомери-стрит, затем тот квартал на Альберт-стрит, где раньше была сущая помойка, но теперь все здания обработали пескоструйными аппаратами и подновили. Мимо, истошно завывая, пролетает полицейская машина. Три парня нетвердой походкой выбираются из паба и направляются в зал игральных автоматов. Один из этих уёбков пытается играть со мной в гляделки. Шпане дай только любой самый хилый повод, и уж тогда она вцепится в тебя обеими руками. Снова приходится прибегнуть к излюбленной мере предосторожности: шевелить ногами. С точки зрения теории вероятности, чем дальше уйдешь по Лейт-уок в это время суток, тем вернее получишь в зубы. Но я, наоборот, чем дальше, тем больше чувствую себя в безопасности. Это же Лейт. Наверное, именно это и называют чувством родины.
Я слышу, как кого-то неподалёку тошнит, и заглядываю в переулок, ведущий к стройке. Там Гроза Ринга извергает из себя желчь. Я, соблюдая приличия, жду, пока он завершит, после чего заговариваю с ним:
— Привет, Рэб. С тобой все в порядке?
Он оборачивается и пытается сфокусировать свой взгляд на мне, хотя его опухшие веки отчаянно хотят упасть вниз, словно стальные решетки в пакистанском магазине напротив.
Затем Гроза Ринга выдавливает из себя что-то, что звучит примерно как:
— А, Рента, шас ты мня пзды поучшь… сссссука…
Затем его лицо проясняется, и он произносит уже отчетливее:
— Сейчас ты у меня пизды получишь, сука!
Он накреняется вперед и замахивается. Несмотря на тяжёлую сумку, я достаточно проворно уворачиваюсь, так что тупой мудак заезжает кулаком в стену, после чего отлетает назад и шлёпается со всего размаху на жопу.
Я помогаю Рэбу встать. Он по-прежнему несёт какую-то невнятную околесицу, но ведет себя уже гораздо спокойнее.
Как только я обхватываю его за плечи, чтобы помочь ему идти, засранец отключается и повисает на мне всем своим весом с проворством, доступным только хроническим алкоголикам, полностью передоверив мне заботу о его дальнейшей судьбе. Я вынужден бросить на землю спортивную сумку, чтобы удержать этого мудака, не дать ему упасть и снова поцеловать асфальт пятой точкой. Бесполезное занятие.
На Лейт-уок появляется такси: я голосую и запихиваю Грозу Ринга на заднее сиденье. Таксист не проявляет особой радости по этому поводу, но я сую ему пятерку и говорю:
— Высади его в Боутоу, приятель. Возле Хоторн-вейл. Оттуда он найдёт дорогу домой.
В конце концов, сейчас период праздников, а в эту пору мудаки типа Грозы Ринга катаются как сыр в масле.
Сначала меня подмывало сесть в то же такси рядом с Грозой и выскочить рядом с маминым домом, но перспектива заскочить в «Томми Янгер» выглядела слишком соблазнительно. Внутри я сразу же наткнулся на Бегби, который распинался перед несколькими уголовниками, один из которых показался мне знакомым.
— Рента! Где ты, бля, пропадал, мудак! Прямиком из Лондона?
— Ага. — Я жму ему руку, а он прижимает меня изо всех сил к себе и хлопает по спине. — Только что посадил Грозу Ринга на такси-макси.
— А, этого урода! Я ему сказал, чтобы валил отсюда на хуй. Он меня дважды крупно обидел за вечер. Виноват кругом, пизда такая. Ведёт себя хуёвее любого торчка. Если бы не Рождество и всё такое, я бы отмудохал этого козла собственноручно. Между ним и мной всё, на хуй, кончено, и делу пиздец!
Бегби знакомит меня со своими дружками. Что уж такого Гроза Ринга натворил, чтобы вылететь из этого общества, я ума не приложу. Один из гопников оказался некто Доннели, тот самый парень из Саутона, к которому подлизывался Микки Форрестер. Поговаривали, что в один прекрасный день Форрестер ему надоел и он его слегка попинал ногами с последующей госпитализацией. Иногда в этой жизни кого-то бьют и за дело.
Бегби оттягивает меня в сторону и говорит шёпотом:
— Ты знаешь, что Томми совсем болен?
— Ага. Слышал.
— Тогда, бля, сходи навести парня.
— Ага. Я собираюсь.
— Молодец, бля! Из всех хуесосов ты в первую очередь должен его навестить. Я ни хуя не виню тебя, Рента, — я этому ёбаному Грозе Ринга так и сказал: «Я ни хуя не виню Ренту за Томми». Каждый мудак сам в ответе за свою сраную жизнь. Вот так я, бля, и сказал Грозе Ринга.
Затем Бегби начинает распинаться на тему о том, какой я охуенный парень, ожидая, что я отвечу ему взаимностью, и не ошибается в своих ожиданиях.
Помогать Бегби заниматься саморекламой для меня — привычное дело. Я изображаю из себя закадычного дружбана и пересказываю несколько классических историй из жизни Бегби, в которых он предстает крутым парнем и кобелем высшей категории. Такие истории всегда звучат правдоподобнее, когда их рассказывает не сам герой, а кто-нибудь еще. Затем мы вдвоем выходим из паба и пилим вдоль по Лейт-уок. Я хотел бы завалиться к маме и упасть на койку, но Бегби настаивает, чтобы я зашёл к нему и бухнул с ним.