…куда пойти… может, пойти в тренажерный зал и качать там мускулы до седьмого пота, теперь у них к тому же появились сауна и солярий… мускулы должны сохранять тонус… от героинового психоза не осталось ничего, кроме неприятных воспоминаний. Две узкоглазые подружки, Марианна, Андреа, Эли… кому бы засадить сегодня ночью? Кто у нас самый знатный ёбарь? Конечно же, я. Возможно, даже удастся подцепить кого-нибудь в клубе. Публика там хоть куда, три основные группы: бабы, натуралы и голубые. Голубые обхаживают натуралов, которые в основном — здоровенные накачанные бычары с пивными животами, похожие на вышибал. Натуралы липнут к бабам, которые предпочитают покладистых изящных педиков. И ни один «шукин шын» не имеет того, что ему нужно, прикинь, Шон? «Лучше и не шкажешь, Лорри».
Я надеюсь, что мне не попадется тот педик, который лип ко мне в последний раз. В кафетерии он сказал мне, что у него ВИЧ, но он не горюет, потому что это ещё не смертный приговор, а чувствует он себя сейчас как никогда хорошо. Какой мудак станет рассказывать незнакомому человеку такие вещи? Скорее всего вешал лапшу на уши.
Жалкий гнойный пидор… да, кстати, вспомнил, надо купить резинок… впрочем, у нас в Эдинбурге пока ещё никто не поймал СПИД на клюшке. Говорят, что этот козёл Гогси подцепил его от бабы, но я припоминаю, что он некоторое время кололся в вену всяким дерьмом, когда сидел за решёткой. Так что, если ты не будешь ширяться с публикой типа Рентона, Кочерыжки, Свонни или Сикера, хер ты его подцепишь… и всё же… зачем искушать судьбу… а почему бы и нет… по крайней мере я-то здесь, я-то жив, потому что пока существует возможность позабавиться с телкой и с её кошёльком, так что в жопу все остальное, НИЧТО больше не заполнит эту огромную ЧЁРНУЮ ДЫРУ, похожую на сжатый кулак в центре моей сраной грудной клетки…
Несмотря на явное осуждение, которое она читает в глазах матери, Нина не может понять, что она сделала не так. Намеки были не вполне внятными. Сначала ей показалось, что она услышала «Прочь с дороги!», затем «Что ты сидишь и ничего не делаешь?». Группа родственников обступила кольцом тетушку Элис. Нина не видела Элис с того места, где она сидела, но суетливые возгласы, долетавшие к ней с другой стороны комнаты, наводили на мысль, что её тётушка попала в какую-то историю.
Мать поймала взгляд Нины и посмотрела в ответ с таким выражением, с каким могла бы смотреть одна из голов гидры. Сквозь возгласы типа «Ну полно, полно» и «Хороший он был человек» Нина уловила, как мать произнесла одними губами: «Сделай чай!»
Нина попыталась игнорировать полученный сигнал, но мать продолжала настойчиво шипеть, направляя струйку слов через всю комнату к Нине: «Сделай ещё чаю!»
Нина швырнула бывший у неё в руках номер NME на пол, сползла с кресла и направилась к длинному обеденному столу, сняла с него поднос и поставила на него чайник и почти пустую молочницу.
Добравшись до кухни, они изучила своё лицо в зеркале, сосредоточившись на угре над верхней губой. Её чёрные волосы были уложены под гребень и уже засалены, хотя она вымыла их не далее как прошлым вечером. Она потерла живот, слегка раздувшийся от скопления лишней жидкости. Близились месячные, а она всегда ужасно тяжело их переносила.
Нина могла бы принять участие в этом странном празднике горя, но с её точки зрения это было бы совсем не прикольно. Напускное безразличие к смерти дядюшки Энди, которое она демонстрировала, было напускным только отчасти. Когда она была ещё маленькой, она любила Энди больше всех своих родственников, потому что он умел её развеселить — по крайней мере так все утверждали. В каком-то смысле ей даже помнилось что-то в этом роде. Что-то такое действительно имело место: смех, щёкотка, игры, неограниченный запас конфет и мороженого. Но она не видела никакой эмоциональной связи между той маленькой девочкой и своим нынешним «я», а следовательно, и никакой связи между ней и Энди. Более того, выслушивая воспоминания родственников о днях её младенчества и детства, она готова была сквозь землю провалиться от неловкости. Ведь тем самым они предавали её нынешнюю, Кроме того, это было совсем не прикольно.
К тому же она и так постоянно была в трауре, о чем ей все при случае напоминали. Боже мой, какие все же они зануды, эти её родственники! На светское общение их подвигали только мрачные события, уныние сближало их словно некая клейкая масса.
— Эта девчонка всё время носит чёрное. В мои времена девочки носили яркие платьица, а не пытались выглядеть как вампиры.
Дядюшка Боб, жирный, тупой дядюшка Боб сказал это. Родственники засмеялись. Все как один. Глупый, пошлый смех. Скорее нервный смех испуганных детей, пытающихся угодить известному на всю школу хулигану, чем смех взрослых людей, услышавших смешную шутку. Нина впервые поняла разумом, что смех — это нечто большее, чем просто реакция на юмор. Он необходим, чтобы разрядить обстановку и продемонстрировать сплоченность перед лицом старухи с косой. Кончина Энди передвинула для каждого из них вопрос о собственной смерти на несколько пунктов выше в повестке дня.
Чайник звякнул. Нина заварила чай и понесла его назад в комнату.
— Успокойся, Элис. Успокойся, ласточка. Вот Нина чай принесла, — ворковала тетушка Эврйл.
Нина подумала, не слишком ли много ожидает тетушка Эврил от обычного чая марки «Пи-Джей Типе». Сможет ли он заменить Элис супруга, с которым та прожила двадцать четыре года?
— Жуткое дело, если проблемы с мотором начинаются, — констатировал дядюшка Кении. — По крайней мере хоть не мучился. Рачок-то гораздо хуже — гниёшь заживо и корчишься от боли. У нашего папы тоже мотор накрылся. Проклятие рода Фицпатриков. Я о твоём дедушке говорю.
При этом он посмотрел на двоюродного брата Нины Малькольма и улыбнулся. Хотя Малькольм приходился Нине кузеном, он был всего лишь на четыре года моложе, чем дядюшка, а выглядел даже старше его.
— Наступит день, и обо всем этом навсегда позабудут — и о раке, и о проблемах с мотором, — уверенно заявил Малькольм.
— Ну да, прогресс медицины, ясное дело. Как у твоей Эльзы дела, кстати?
— Она будет делать ещё одну операцию. На фаллопиевых трубах. Это нужно вот для чего…
Нина повернулась и вышла из комнаты. Она знала, что теперь Малькольм будет долго и нудно рассказывать об операции, которую собирается сделать его жена, чтобы они смогли зачать ребенка. Когда люди заводили разговоры на такие темы, у неё даже кончики пальцев холодели. Почему это они воображают, что это кому-то интересно? И что заставляет женщин решаться на подобные ужасы для того, чтобы завести орущего сопляка? И что должен сделать мужчина, чтобы заставить женщину пойти на это? Она уже выходила в коридор, когда позвонили в дверь. Это были тетушка Кейти и дядюшка Дэйви. Им понадобилось немало времени, чтобы добраться из Лейта в Бонниригг.
Кейти обняла Нину:
— Ох, солнышко моё! Где она? Где Элис?
Нина любила тетушку Кейти. Она была самой дружелюбной из всех её тетушек и относилась к Нине не как к ребёнку, а как к взрослому человеку.
Кейти тем временем подошла к Элис, которая приходилась ей невесткой, затем к своей сестре Ирэн, матери Нины, и своим братьям Кении и Бобу — именно вот в таком порядке. Нина подумала, что с порядком этим она полностью солидарна. Дэйви ограничился тем, что сдержанно кивнул всем присутствующим.
— Боже мой, вы не так уж долго и добирались до сюда на вашей развалине, Дэйви, — сказал Боб.
— Я просто знаю хороший объезд — в этом все дело. Начинается сразу за Портобелло, выходит ка трассу почти перед самым Боннириггом, — покорно разъяснил Дэйви.
В дверь позвонили снова. На этот раз пришёл доктор Сим, семейный врач. Вид у него был деловой и бойкий, если не считать маски скорби на лице. Он предпринимал отчаянные попытки выразить соболезнование, не утеряв при этом ни капли вызывающего доверие клиентов прагматизма. В конце концов он пришёл к выводу, что у него это не так уж плохо выходит.