— Спрашиваешь, что за дела у меня с Василием?.. А как тебе все это рассказать, Павел? И начать с чего, не знаю… А рассказать надо, у меня на тебя надежда. Может быть, придется тебе временно заменить меня, если со мной будет какая незаладка.
— Говори, Сундук, я сделаю все, что тебе надо.
Сундук, нахмурившись, замолчал. Потом из самой глубины глаз взглянул на меня и заговорил, заговорил без начала, а с середины каких-то своих мыслей:
— Иначе момент потеряем… Спешить надо… Она сейчас на межеумочном положении. Шольц, как привез ее из Серпухова, видно, спохватился: по какой инструкции, отчего человек у него на руках того и гляди умрет?.. Агаша в те минуты находилась при смерти. Струсил Шольц… И сунь он ее второпях не в тюрьму, понимаешь, а в больницу… А мы отыскали ее след. Василий, спасибо ему, привез из Серпухова нити, а главное — Степанида, помнишь, она недолюбливала Агашу? Но как узнала, что Агаша в беде, так сразу стала за нее. Это она через сочувствующих сиделок все разузнала, это она подбила в больнице нянек нам на помощь. Но и Агаша сама полюбилась им твердостью своей: боль, страданья с улыбкой переносит. И тоже тихостью, ласковостью взяла. А плоха она сейчас… очень плоха… Выживет ли? Вот я и думаю… все думаю…
Сундук неожиданно снова замолчал. Может быть, он хотел побороть в себе какое-то сильное движение. Он явно заколебался: говорить ли мне все или не говорить?
— Вот вечером нынче иду к ней… Может быть, в последний раз, проститься с ней…
На глазах у него показались слезы.
Но вдруг он хитро сощурился, как всегда делал, когда собирался рассказать о какой-нибудь придуманной им затее. В таких случаях он выдерживал паузу: ждет или не ждет собеседник внезапного поворота разговора? Обычно я выказываю ожидание, так поступаю и сейчас. Смотрю на него: мне и смешна его повадка хитрить где не надо, и что-то мило мне в ней.
— А может быть, и не в последний раз, и не проститься, — говорит Сундук с подчеркнутой загадочностью. — Вся младшая братия в больнице горой за Агашу. Сами они и внушили нам мысль: отчего бы и не бежать ей, хоть и не поправилась еще? И им риск бы невелик: она, мол, не заключенная, не отвечают… Вот и жду сейчас вестей от Василия. Взялся он помочь… Устраивает побег… Слух есть, будто нынче Агашу в тюрьму… К вечеру тюремная карета вызвана… Нам бы только немножко удачи, да не прозевать бы, когда подвернется момент, и мы, глядишь, выручили бы ее из когтей смерти… Тюрьма для нее, — ты пойми это, Павел, — не иначе, как верная смерть…
— Излишне поясняешь…
— Я не поясняю, я хочу тебе…
— Доказать? Ничего доказывать мне не надо.
Сундук испытующе на меня посмотрел:
— Что же, значит, у тебя ни вопросов, ни возражений? А не кривишь ли душой? Ты у меня смотри, говори прямо. «Не имеешь права рисковать, ты у нас руководитель… К тому же она твоя жена…»
— Не понимаю тебя.
— Не понимаешь? Находишь, значит, что поступаю правильно? А Василий — так тот меня ругал: «Ты, говорит, руководитель и потому не имеешь права…» Что ты на это скажешь, Павел?
Я ничего ему не ответил, только пожал плечами. Сундук понял меня.
— Ты прав, Павел, Василий — путаная голова. Никакой тут моральной проблемы нет. Можно, конечно, развести умствования: что-де важнее — обеспечить руководство или спасти жизнь товарищу?.. Отвлеченное умствование. Я и сам сразу так оценил. А тебя хотел проверить. Столько теперь охотников появилось высасывать из пальца «моральные проблемы»! Да и можно ли бросить товарища при смерти и не попытаться спасти?
Из магазина к нам ворвался Василий — возбужденный, торопящийся. Он даже не заметил, что Сундук не один. Я сидел в уголке.
— Ждешь, Сундук? Молодец, что ждешь. Я не подведу… Вот и явился. Все готово, друг, все предусмотрено. А карету какую я подыскал! Крытая, барская, и кучер — верный человек. Дело только за твоим словом теперь. Но все-таки опять тебе скажу — подумай, еще раз подумай: имеешь ли ты право рисковать собой? Доверь мне. В лучшем виде все сделаю… Доверь… Подумай… Сундук, слышишь? Я тебе говорю: все будет как в аптеке…
И тут Василий заметил меня. Забыв всякую конспирацию, он вскрикнул:
— Павел, друг! Ты жив? Не съел тебя Шольц?
Он обнял меня, потом стал радостно рассказывать:
— А я-то, я-то… Повели меня тогда от тебя, ведут… Их двое, городовиков… старые оба, рыхлые. Я и дай одному в скулу, немножко ее на сторону свернул. Он кричать не может, только подвизгивает, а то вдруг пискнет! А другой на меня руками машет, а сам пятится и все плюется. «Черт окаянный, сатана!» — и потом как пустится прочь! Так я и удрал от этих увечных. Вот, Паша, сейчас я на дорогу хорошую вышел. Работаю в окружной организации. Все с твоей легкой руки. Спасибо. А сейчас ты откуда?