Клавдия дала мне высказаться не перебивая. Хоть и рассерженный, я заметил это и порадовался ее умению владеть собой. Все-таки она необыкновенная девушка. И сколько в ней прелести! Но как же мне сладить со своим возмущением? Да и нужно ли мне его сдерживать?
— Павел, послушай, только не горячись. Пойдем сейчас к Тимофею, пошлем за Ветераном, посоветуемся, все вместе обсудим… Право, так будет лучше, умнее. У них большой опыт, наконец ты обязан рассказать им о разговоре с Викентием.
Она права. Я перед тем сам готов был позвать ее к Тимофею. Но вдруг мне показалось, что лучше будет сделать это без нее. И сейчас же я ужаснулся: до чего же это дошло, что я могу Клавдию в самом важном для меня деле счесть помехой…
— Ну, хорошо, Павел, ты раздражен за мои слова у Викентия… ну, объяснимся, поговорим.
Но меня уже несла какая-то сила. И я ответил:
— А о чем нам говорить? Все сказано. И нам не зачеркнуть того, что было.
— Что же, тогда прощай, Павел.
— А куда же ты пойдешь?
— А тебя это может еще интересовать?
— У тебя же нет ночевки. А домой, пожалуйста, не ходи.
— Прощай, Павел…
— Нет. Я прошу. Дай мне слово, что домой не пойдешь.
— Я пойду к Соне. Все-таки она, наверное, осталась мне другом.
В этих словах мне показалась просьба: «Пойдем к Соне вместе, она нас рассудит, помирит». И у меня самого была надежда, что как-то все изменится и туча пройдет.
Ничего более не сказав, я пошел рядом с Клавдией. Молчание наше было принужденное, и мы все время его ощущали.
Отпирая нам дверь, Степанида вскрикнула:
— Вот радость-то! Вот неожиданность-то! Сонечка! Наши пришли, Клавдинька с Павлом.
У Клавдии хватило выдержки на то, чтоб пошутить и рассмеяться. Смех у нее чистый и звонкий. Его легко можно было принять за счастливый.
Соня появилась в дверях нам навстречу. Степанида показала ей на нас:
— Вот они, милые наши, неразлучные голуби…
Что случилось с Соней? Она внезапно закрылась платком, повернулась и бросилась из передней в комнатку рядом.
Клавдия побежала к Соне. Степанида тут же заговорила, как только мы остались одни:
— Плачет… С ней это бывает, я уже успела заметить: то ничего, веселая, а то вдруг от одного слова будто что вспомнит — и в слезы. И ведь, скажите, во всем такая крепкая, такая выносливая…
Степанида подсела ко мне близко и заговорщицки зашептала:
— Сдается мне, что начинаю я кое-что понимать… У нас с ней, знать, общая судьба. Одинокие мы с ней. Перед вашим приходом сидели мы с ней, говорили, о Клавдиньке говорили и, разумеется уж, о вас говорили… Я и скажи: «Пошли им бог хорошую любовь». Она на меня так странно, так грустно посмотрела, перевела разговор на другое. И вдруг вы входите… и вдруг зазвенел счастливый Клавдинькин смех!.. Ах, Павел Иванович, мне ли судить Сонечку?.. Бывает, что заползет тебе в душу горечь к человеку хорошему и безвинному, и подумаешь: за какую провинность я могу человека того попрекнуть?.. И вины-то у этого человека передо мной только то, что она счастливая, а я — нет. Ах, Павлуша, не всякому и не всегда легко смотреть на счастливых. И не от зависти. А просто случается человеку вдруг горько себя пожалеть: чем уж я-то плох, что мне и крошки не упало, а другим дано пиршествовать…
А я слушал, и меня волновало, что нас считают с Клавдией счастливыми. Я думал: нет, невозможно мне с нею помириться. То, чего я хочу всей душою, она, может быть, считает вредным, ошибочным, а чего ей хотелось бы достигнуть, то я считаю нашей бедой и поражением. Какая же дружба, когда и помечтать вместе нельзя…
Клавдия и Соня наконец вышли. У Сони был вид неуспокоенный. Видно, они не утешали друг друга, а скорее спорили.
А я тут же заговорил о том, что было у Викентия. Соня стала на мою сторону. Мы перебрали все, что было сделано нами в районе до сих пор. Все было взвешено и придирчиво проверено наново. Клавдия считала, что работали мы в целом правильно, но все-таки было и «ненужное обострение».
— Мне очень тяжело, Павел, — сказала Клавдия, — но не могу же я вернуть то, что у меня однажды сорвалось с языка. Ты прав, это делается не по произволу… Было бы гораздо лучше, если бы я лицемерно согласилась с тобой?.. Примиренчество мне противно. Но я тебе и раньше говорила, что наше поведение могло бы быть более гибким.
Спор затягивался, бесполезность его становилась все очевиднее. Я поспешно ушел, сухо простившись не только с Клавдией, но и с Соней. Не знаю почему — у меня была досада и на нее. Может быть, от того самого и была на нее досада, что она, а не Клавдия, была согласна со мною.