Партийную работу я взял в Замоскворецком районе, который хорошо знал. Мне предоставили выбор — работать пропагандистом или организатором. Я выбрал последнее.
Мне достался Кожевнический подрайон с отсталым рабочим населением.
Скоро я убедился, что надо быть в своем подрайоне и организатором и пропагандистом. Так называемая районная «коллегия пропагандистов» состояла всего из одного человека.
Единственной опорой моих связей в подрайоне оказался Тимофей, у которого Клавдия в первый день моего приезда в Москву спрятала оружие.
Только недели через две-три мне удалось раздобыть своими силами еще два адреса с двух различных предприятий подрайона. Я побывал по этим адресам. По одному из них нашел пожилого рабочего-подпольщика, ветерана пятого года. Он обрадовался появлению организатора и обещал устроить мне встречу с несколькими рабочими его завода. В другом месте меня ждал юнец, жаждущий дела.
— Мне большевики, знаете, очень нравятся, — сказал он восторженно. — Вы, пожалуйста, отличие между большевиками и меньшевиками расскажите. Дядя мой говорил, что большевики хотят большего, а меньшевики — меньшего. Ну, я знаю, это не так. А просто большевики будут как-то побойчее.
Расширять, расширять связи — вот что надо в первую голову делать.
Я положил себе зарок — проникнуть на все заводы подрайона, знакомиться с людьми, присматриваться к ним, взвешивать, расставлять их, как надо. Эта цель была ясная, но не легкая.
Незаметно в этих хлопотах пробежало около двух месяцев, тяжелых и трудных для меня.
Но зато весело стало ходить по улицам: и ветерок со мной шептался, и ночью звезды светили глубоко в мое сердце, и мне мечталось, что мы скоро станем неодолимой силой. Мне мечталось закалить в себе упорство, верность, постоянство. Да о чем только не мечталось! Я был как в полете на крепких крыльях. Морозы стояли хрустящие, скрипел воздух, небо леденело и покрывалось бледностью. А в моей душе была весна. Что же это такое? Откуда такое счастье заливает все мое существо?
— Приехал сегодня Сундук из Питера, — шепнула мне однажды на явке Клавдия, — про вас спрашивал. Его направляют к нам в Замоскворечье, как члена Московского комитета, руководить нашим районным комитетом.
Сундук назначил мне свидание на ранний утренний час: «когда слежка потише». Встретиться было условлено не на явке, а на квартире у профессора Селиверстова.
К моменту свидания с Сундуком я хотел отдать себе отчет, каково же наше положение. Мне хотелось все трезво и без всяких прикрас изобразить Сундуку: от нашей организации остались одни клочья, и политическая работа в районе разбрызгалась на отдельные замкнутые озерки или даже бочажки, мало сообщающиеся друг с другом, общего пульса не стало. Я был очень озабочен, но какой-то особенной, взмывающей озабоченностью.
Когда я шел к Клавдии, на улице было хлопотливое оживление. Зимнюю скованность чуть тронуло оттепелью. Снег на мостовой пожелтел. С заборов слетали стайками на тротуар чирикающие воробьи и тут же, вспугнутые, вскидывались опять вверх. В небе то загорались, то потухали просини весны. Меня обгоняли и попадались навстречу школьники. Они как будто торопились говорить и смеяться, прерывая друг друга, вскрикивая, перескакивая в разговоре с одной темы на другую. И мне казалось, что моя бодрая озабоченность чем-то родственна счастью, которым озарены подростки: такое же ощущение далекой, манящей дороги впереди, бесконечной, обещающей неведомое. А в тревогах и заботах у них и у меня такое же чистое, ничем не омраченное сознание своего бескорыстия и надежда: все преодолеется, все опять улыбнется.
Сундук встретил меня сурово. Я этого не ждал. Думал: войду, увижу — и мы бросимся друг к другу. А он, пригнувшись к столу, за который мы сели, прищурился как-то, смахнул крошки со скатерти себе на ладонь и обратился ко мне:
— Так-с, товарищ Павел. Что за знакомства у вас появились? Какой-то подозрительный махаевец рассказывает, что встречался с вами. Так-то вы бережете организацию и самого себя? Риском забавляетесь?
Я обиделся. Рассказал, что встреча с махаевцем у Василия была случайной. Сундук опять перешел на «ты».
— Знаешь, как рабочие этого махаевца зовут? Сенька Вытряхай. Он болтун, трепач, он человек безнадежный для революции, а Павел с ним, видите ли, теоретические споры открывает, — вот уж для тебя самое подходящее дело после побега! Вытряхай везде рассказывает про тебя, хвалится знакомствами среди подпольщиков. Ты переменишь подрайон, из Кожевнического пойдешь в Голутвинский, а то как бы этот Сенька Вытряхай не провалил тебя. А что у тебя с Василием?! Кто из вас на кого влияет?