Василий задержался у двери и слушал Сундука, мне показалось, с восхищением. Сундук заметил это и спросил его:
— Вася, ты не голосовал с нами. Но дисциплине-то подчинишься?
— Спросил тоже! Конечно, подчинюсь.
— Ну, увидим. Нет, постой минутку, не открывай дверь, — Сундук взял Василия за плечи, обнял. — Васька, помни мое слово: хороший ты парень, но последнее мое слово к тебе: одумайся, брось пить, во-первых, а во-вторых…
Василий перебил его:
— А во-вторых, нотаций мне не читай. Я сам с усам. Прощай.
— Ну и дурак! Прощай.
Во вторую пару Сундук назначил себя и меня.
— Раз прошла первая пара, разведывательная, по-видимому, благополучно, надо спешить убрать скорее нелегальных: Павла и меня. Выйдем, Павел, вместе и сейчас же разойдемся поодиночке.
Но я намеренно замешкался, сделал вид, что потерял шапку. Мне не хотелось оставлять Клавдию. Сундук рассердился на мою медлительность:
— Пойдешь после, а со мной выйдет Связкин.
Связкин был уже у самой двери, как вдруг обернулся, хотел что-то сказать, но не нашелся и неожиданно потрепал меня за ухо, очевидно, в знак нежности.
Затем ушли ветеран и Тимофей. Я все еще будто бы искал шапку, которую запрятал к себе в карман. Дальше на очереди был представитель лекторской группы. Клавдия требовала, чтобы с ним шел я, а я настаивал, чтоб шла она. Клавдия, смеясь, сказала:
— Я должна сойти с корабля последней.
Пришлось лектору идти одному. Он, кажется, не был огорчен.
Мы постояли немного в передней. Послушали: снаружи все тихо, только что-то хрустнуло в оконной раме от мороза. Клавдия и Степанида Амвросиевна от волнения задержали дыхание. Клавдия шепотом сказала:
— Ну, выходим и мы.
В сенях, уже у самой двери, мы услышали со двора скрип ступенек: кто-то поднимался по крылечку.
— Назад, в комнаты! — прошептал я.
Мы вернулись и сейчас же сбросили пальто.
— Паспорт у вас, надеюсь, уже прописан? — спросила Клавдия.
— Нет.
— До сих пор не собрались? Знай бы это Сундук, он не пустил бы вас на наше совещание. Покажите мне, какой у вас паспорт.
Я достал из кармана и подал свою фальшивку. Степанида Амвросиевна рассердилась:
— Да бросьте вы паспорт! Уберем скорее посуду, оставим только две чашки, будто мы двое чаевничали. А Павла спрячем.
Из сеней донесся стук в дверь.
— Куда же деть Павла?
— Лезьте, Павел, сюда вот под столик!
— Какой?
— Да вон, который покрыт зеленой суконной скатертью. И не догадается никто.
Действительно, никто не догадался бы, что человеку придет в голову спрятаться под таким малым и узким столиком. На столе стояла под стеклянным колпаком бронзовая литая группа, изображавшая часы, на которые по бокам опирались фарфоровые пастушок и пастушка, а рядом взвивался бронзовый конь. Скатерть ниспадала до самого пола, даже несколько стелилась по нему. Я поднял край скатерти, заглянул под стол, и сразу вспомнилось детство: интересно под столом прятаться, паутинки висят между стенками выдвижного ящика и углом; я любил в детстве забираться под столы или лежать на гардеробах во впадине, загороженной от всего мира узорчатым карнизом.
— Лезьте скорей, Павел, стучат сильнее.
Прятаться, конечно, надо было, и как можно быстрее, но что-то во мне воспротивилось.
— Я не полезу под стол.
— Да почему, Павел? Ведь надо же!
— Не хочу!
— Вы, как мальчик, капризничаете! — сказала Клавдия.
Но мне показалось — она была довольна моим, мне самому непонятным, упрямством.
— А они и есть мальчик, — подтвердила Степанида Амвросиевна, — и им кажется, что некрасиво такому бравому молодому человеку да под стол лезть.
— Нет, я не поэтому, конечно. Но это было бы как-то глупо.
— Некогда рассуждать. Прячьтесь.
Я вошел в соседнюю комнату, в спальню Степаниды Амвросиевны, и просто встал за дверь. Будь что будет!
— Что же вы не открывали сразу? — спросил околоточный, вошедший с городовым и человеком в штатском, очевидно шпиком.
— Тетушка у нас глухая, старенькая, а мы заговорились за чаем. Гостья у меня дорогая. Моей покойной мамаши крестница, профессорская дочка. Селиверстова профессора небось слышали?