Вечером мы сошлись с Василием в условленном месте, неподалеку от типографии. Он поручился, что все будет в порядке.
Однако все оказалось не в порядке. Я это сразу почувствовал, когда начался выход рабочих из ворот и когда взобрался на тумбу. Около меня остановилось не больше десятка или двух десятков рабочих. Остальные торопливо разбредались в стороны.
Растолкав рабочих, ко мне подбежал городовой, выскочивший из охранной будки.
— Слезай и пойдем в контору.
Рабочие подле меня растерялись. Василий у ворот пытался задержать толпу. Я крикнул:
— Товарищи!
Городовой схватился за свисток. Тогда Василий бросился к нему, поймал за шнур, сорвал свисток и шнуром связал ему руки. Городовой закричал. Василий, взяв его в охапку, потащил к двери будки, бросил туда и заложил пробой для замка палкой. В толпе кто-то сочувственно засмеялся. А один рабочий сказал:
— Озорство, а не политика. Пойдем, ребята.
Это задело меня, хотя я и был недоволен вмешательством и выходкой Василия, не зная, впрочем, нашелся ли бы я сам, как поступить лучше. Я крикнул:
— Стойте, не расходитесь! Два слова, два важнейших слова я скажу вам — и разойдемся. Товарищи, помните пятый год? Скажите, помните?
Из толпы отвечали:
— Не забываем.
Я продолжал:
— Пятый год вернется, товарищи!
— Что делать, скажи? — крикнули из толпы.
Я отвечал, что революция не умерла, что мы не отказываемся от наших основных целей, но используем все новые средства в новой обстановке и что, отступая, мы готовимся к наступлению. Мне кажется, я нашел для этого слова простые и убедительные. Те люди, что спешили уйти скорее от ворот, сбавили шаг, колеблясь, уходить или оставаться послушать. Те, что шли медленно и прислушиваясь, остановились. Кто уже стоял, придвинулся ближе ко мне, кто был возле меня, при каждом моем метком слове одобрял и поддерживал меня жестами, восклицаниями, оглядывался назад и, обращаясь вместе со мною к другим, стоящим сзади, повторял мой призыв. Мне казалось, что говорю не я один, а мы все вместе, и что нас, говорящих, становится все больше, и говорит уже вся толпа, а я только повторяю за нею те мысли, которые владеют всеми и всех нас в одно спаяли. Мне казалось, что я лечу на крыльях. Я перестал чувствовать самого себя, свои руки, ноги, перестал слышать свой голос, а будто только слышал голос толпы. А она все прибывала.
Городовой в охранной будке кричал неистово, но голос его глохнул в запертом помещении. По-видимому, городовому удалось наконец развязать себе руки, и он начал громко колотить в окно будки. Кто-то из толпы крикнул Василию:
— Эй, младенец-то твой в люльке заливается! Уйми, дай соску или покачай его немного!
Василий раскачал тяжелый щит с заводскими объявлениями и привалил его к окну будки. Городовой ахнул и сразу замолчал. Василий махнул рукой:
— Вот и ладно. Покойся, милый прах, до радостного утра!
Кто-то еще крикнул:
— Засни теперь, стервец, не рыдай!
Толпою овладел смех, веселый, радостный, детский и беззаботный, как будто мы были на гулянье…
— Продолжай, товарищ! — кричали мне из толпы. — Говори, говори, слушаем. Говори, товарищ!
Но нас уже оцепили. С большой улицы появился отряд полицейских, предводительствуемый приставом. С далекого конца переулка заходили городовые, по двое, по трое с каждой стороны. Толпа заволновалась. Мне ясно было, что при отступлении потребуется очень сложное маневрирование и что надо прежде всего удержать массу в полном хладнокровии и под единым контролем. Я постарался произнести последние слова своей речи как можно тверже и спокойнее. Несмотря на близость полицейских, толпа стала аплодировать — значит, не растерялась и вполне владеет собой. Я сказал:
— Товарищи, полное спокойствие. Не разбегайтесь в стороны. Тронемся сомкнутой толпой по переулку. Никакой паники! Полицию не задирать! В драку с нею не вступать!
Пристав с полицейскими остановился шагах в двадцати от нас. Толпа спокойно ждала.
— Пошли, товарищи! По переулку идти сомкнутым строем.
Но не успели мы тронуться, как закричал со стороны фабричного двора какой-то знакомый мне голос:
— Провокация, товарищи! Провокация! Назад, товарищи! Не ходите в переулок! Это провокация! Полиция стрелять будет! Назад, во двор, товарищи! Берегитесь провокации!
В мгновения, когда определяется устремление большой толпы в ту или иную сторону, нет слова более разрушительного, чем слово «провокация». В пятом году, когда массы были полны сознания своей силы и вместе слабости врагов, на крики «провокация», случалось, откликались смехом недоверия. В столыпинские же времена, когда брат не доверял брату и друг опасался друга, угроза провокации действовала на толпу ошеломляюще.