— Ой! — воскликнула Клавдия. — Как далеко это может нас завести — такое отвлеченное рассуждение… Сундук, ради бога не увлекайтесь…
— Что? Что может меня далеко завести? Бережное, щепетильное отношение к чести, к репутации наших людей?
— Постойте, Сундук, — остановила его Клавдия. — Знаете, чего я боюсь больше всего? А вдруг подозрения подтвердятся и нас потом обвинят в укрывательстве провокаторов… Тогда скажут: «Большевики сделали это из-за своего фракционного престижа». Что тогда? Подумайте, Сундук! Не будет ли это торжеством для врагов подполья?
— А что же, по-твоему, я таких простых вещей не знаю? Наш спор с тобой, Клавдия, о другом… Ты забываешь политическую подкладку. Ты видишь одно: обвинения, подозрения. И ты хочешь от этого скорей всеми способами отделаться и только в эту сторону направляешь свое внимание, и это для тебя заслоняет все остальное…
Сундук повернулся ко мне:
— Ты что помалкиваешь, Павел?
— Взвешиваю, Сундук.
Клавдия перебила нас:
— Как ни рассуждайте, а все-таки нужно расследование.
— Я уже поручил Тимофею, — ответил Сундук, — расследовать тихонечко, без шуму, какие есть факты. Почему Тимофею? На это причина простая: он в рабочей среде — как рыба в воде, всех знает и его все знают…
Клавдия снова перебила:
— Не Тимофей один и не втихомолку, — нужна комиссия. Нужно, чтоб широко об этом рабочие знали.
— Если понадобится — будет и комиссия.
— Нет, она нужна сейчас.
— Отличай, Клавдия, скорое от скороспелого. Действовать надо обязательно. Но так же обязательно надо избегать и недержания речи и недержания действия… В деле Прохора обязательно надо расследовать факты тщательно и, конечно, добросовестно и беспристрастно. Но ни на минуту не забывайте, кто и в каком освещении этих фактов политически заинтересован. Главное — политический свой фонарик держите неугасимым. Положим, подтвердится, что Прохор провокатор… Так-с. Конечно, мы примем это за несчастье. Так ведь? А Связкин? А меньшевики? Они примут это как праздник, как торжество. В этом-то и различие в наших подходах к делу. Меньшевикам — лишь бы найти хоть какую-нибудь зацепку и обвинить, а нам — как добраться до истинной правды. Верно это или нет?
— Верно-то верно, — отозвалась Клавдия. — А предосторожность? Организация должна быть ограждена… На мой взгляд, я бы считала, что и Павла нужно временно отстранить от подпольных связей.
— Меня?
— Да, вас, Павел. Нам с Сундуком удалось оторваться от Прохора, а вам… И бросьте вы эту проклятую шапку!
— Гм… бросить шапку?
Сундук возмутился:
— Ты, Клавдия, увлекаешься. Можно ли так: при всякой политической сплетне сразу отсекать наших людей от организации — на время, мол, разбирательства. Это, пожалуй, обернется еще тягостнее, чем аресты.
В дверь постучали, и вошел Степа, серпуховской Степа! Вчера еще желторотый птенец, только что опоясанный мною на битву, вчера еще мальчик из уездного фабричного захолустья, сегодня он уже работник московской партийной организации и подпольщик. Я почувствовал в нем эту перемену, лишь только он заговорил.
Однако мое присутствие чем-то смущало его во все время разговора с Сундуком и Клавдией. Это было, наверное, то смущение, которое чувствует ученик, когда выступает на ролях самостоятельного мастера в присутствии своего вчерашнего учителя.
— А самое главное у меня — неприятность, и не знаю, как мне с этим быть, — рассказывал Степа. — В прошлый раз наметили, чтобы я нынче вечером побывал у рабочих на дому, которые живут в Нижних Котлах, и еще в одном общежитии, на рабочих спальнях… поговорить о разных делах под видом делегата от текстильного профессионального союза…
— Так, так, — подбодрил Сундук, — хорошо, Степан, хорошо, говори дальше.
— Значит, можно мне нынче идти или рискованно будет?
— Чего рискованно? — рассердился Сундук.
— А вы новость еще не знаете? Провал у нас в профессиональном союзе… Арестованы два члена правления… ленинцы.
— Когда? Где? При каких обстоятельствах? — затревожились мы все трое.
— Нынче под утро, один у себя дома, а один в правлении. К ним, говорят, Прохор рябовский привязался и был будто бы на квартире у того, который на дому взят… И выдал, конечно…