Я не удивился тому, что Адельхейд есть. Я не удивился даже ее имени — баронские ублюдки, признанные им, были на полступни благородны. Я удивился тому, что она пришла и тому, о чем она просила здесь, на границе ночи и утренних сумерек, в кругу серых камней, которые были старше рода ее отца, старше меня, старше рощи за нашими спинами.
— Я умру, — сказала дева Адельхейд.
Рука ее сжала ворот плаща.
— Все вы умрете, красавица, — ответил я беспечно.
Ветер, послушный ветер, не отлетал далеко. Я слышал в нем отзвук колокольного звона за лесом, и шорох, с которым метла скребет прутьями о камни и доски во дворе замка, и хлопанье дверей, и лошадиное ржание, и поскуливание щенков, народившихся в овине.
— Я умру раньше, чем мои сестры и мачеха, — она отвела взгляд, хотя до того смело смотрела мне в лицо. — Хотя моя новая мачеха младше меня.
Я вздохнул и взял ее за руку.
— Я мог бы снять проклятие, дева Адельхейд, — сказал я, водя пальцем по ее ладони. Девица вздрогнула и попыталась отдернуть руку, но я не позволил. — Но тебя не прокляли. Это не магия, не злая людская или нелюдская воля, — порез под моими пальцами затягивался тонкой-тонкой кожицей. — И не болезнь, подверженная лечению. Это судьба, Адельхейд, горькая, не спорю, но это путь, который тебе предначертан.
Она вхлипнула, но руки не отдернула, как доверчивый ребенок, испуганный тьмой за окнами.
— Но я родилась здоровой, — прошептала Адельхейд. — В хороший, сытый год!
Я вздохнул.
— Ни год, ни здоровье тут ни при чем, — сказал я, глядя на нее снизу вверх, потому что когда я сидел на камне, дева Адельхейд была выше меня на две головы.
— Но это так несправедливо! — воскликнула она и отдернула руку.
Из напуганного ребенка она стала вдруг капризной девицей, дочерью барона Рейнеке, такой же гордячкой, как он сам.
Правда, к своим почтенным годам старый лис к несправедливости мира привык и даже приумножил ее в меру своих скромных сил.
Будь я не тем, кто я есть, не умей я смотреть глубже, чем просто один из сидов, пожалуй, решил бы, что за грехи отца мир взял с его дочери — и обрек деву Адельхейд на гибель: не успеет толком расцвести, как завянет. И не будет ни мужа, ни детей в колыбели, ни своего дома — подальше от баронского замка, в тенистой лесной глуши.
Об этом она жалела и этого жаждала.
Но Безвременье шептало, что те, кто прял эту жизнь, узор уже заложили.
— Мир вообще несправедлив, Адельхейд.
— Я знаю, — голос ее вдруг стал спокойным. — Потому и пришла к тебе, повелитель осенней бури. Я слышала, — она сглотнула и откашлялась — видимо, от волнения во рту пересохло. — Я слышала, что ты умеешь договариваться и со временем, и с Великим Жнецом, и даже нити судьбы можешь переплести так, что лягут они по-новому!
У нее был хороший осведомитель. Хороший, но не лучший.
— Могу, — сказал я. — Но захочу ли?
В светлеющем мире на лице девы было видно изумление.
Часто ли отказывали ей, дочери того, кто мог удовольствия ради захватить соседнюю деревню, потому что его свите не терпелось размяться, а до нового похода ждать было долго?
— Я не нуждаюсь ни в золоте, ни во власти, дева Адельхейд, — сказал я и поднялся с камня. — Ни в землях, ни в крови на алтаре. Ни в богатых тканях, ни в дорогих и редких травах. Ни в поцелуе, ни в ночи любви с прекрасной девой. Тебе не предложить мне цену, достойную этой услуги.
Я чувствовал, как в ней зреет отчаяние.
— Я прошу помощи, — прошептала она еле слышно, но ветер донес до меня звук ее голоса.
И я рад был бы помочь ей — и попросить назвать мне имя того, кто рассказал ей о нужных словах, чтобы призвать меня. Это стоило того, правда.
Но сколь бы ни было даровано мне могущества, всесильным я не был.
Поэтому я сказал:
— Ты заплатишь за нее больше, чем я возьму. Ты представляешь себе ее, эту помощь?
Она помотала головой, полная сомнений и страха. Глаза Адельхейд были распахнуты так широко, словно она увидела свою смерть перед собой — и по-настоящему испугалась.
Единственная вероятность, дарованная ей, ускользала — это правда было страшно. От этого веяло тем, что прятало в себе Безвременье: жгучим холодом Великой Пустоты.
— Узоры судьбы — тонкая работа, — сказал я. — Переплетать их нужно умело, нить к нити меняя направление линий так, чтобы казалось — все так и задумано. Иначе мир не примет новый узор, отторгнет его, срастит неправильно, как сломанную кость, которую слишком слабо стянули повязкой.