Речь его лилась неудержимым потоком и словно электризовала толпу. Со всех сторон начинали раздаваться крики, вопли, и толпа бессознательно влеклась к патриаршему двору, готовая мстить за старую веру, но в это время в нее врезался отряд стрельцов и приставы с батогами – и посыпались веские удары направо и налево. Толпа рассеялась.
Но впечатление от слов юродивого осталось неизгладимо, и каждый понес в дом свое смутное недовольство и неясный страх.
Война, дороговизна, голод, разбойники.
Не есть ли это кара Божья за никонианство, за отступление от веры отцов и дедов?
И вверху, в теремах, также шло смутное брожение, хотя не в столь грозной форме, как в народе.
Но Никон был тверд, как скала среди бушующих волн, которые с плеском и шумом разбиваются о гранитные бока ее, не в силах даже потрясти ее, не только разрушить.
– Твори во истину и славу Божию, – говорил он, поддерживаемый восточными патриархами.
XVIII
Божья кара
Солнце только подымалось с востока и кровавым заревом озарило полнеба, засверкав лучами на куполе Ивана Великого. Народ в Москве уже проснулся, и начиналась шумная, суетливая жизнь на площадях и улицах.
Длиннобородые купцы приходили в торговые ряды, крестились на восток, на горящие словно в огне храмы, и медленно отмыкали огромные висячие замки своих лавок, в то время как подручные молодцы отвязывали злых собак и уводили их прочь от лавок.
Иван Безглинг, в кафтане немецкого покроя, длинных чулках и башмаках с пряжками, шел по улице, направляясь к Москве-реке, к дому Теряевых, когда наткнулся на толстого купца. Тот оттолкнул его и грубо крикнул:
– Шиш с Кукуя! Иди на Кукуй!
Безглинг отскочил в сторону, но в тот же миг почувствовал толчок в бок и отлетел в другую сторону.
– Шиш на Кукуе! – крикнул другой, толкнувший его.
– Пустите! – просительно сказал Безглинг, но купцы окружили его и, с хохотом толкая его из стороны в сторону, кричали:
– Чертов немец, иди на Кукуй!
Молодые купцы потешались над бедным художником, а более старые стояли в стороне и бездействовали.
– По-моему, – говорил один, – что черт, что немец – все едино.
– Тэк! – кивал другой купец. – Все единственно!
– Теперь они что? Кости мертвецкие в ступе толкут, черную немошь пущают…
– Братцы! – закричал кто-то. – Да ведь это Никонов богомаз!
– Ах он, песье отродье! – загудело кругом. – Ширяй его!
Седой купец даже замахал руками.
– Вот он, кургузый! Вот он, совратитель! Видели его, окаянного, Спасов лик! Срам!
Безглинг почти терял сознание от беспрестанных толчков; камзол его обратился в лохмотья, шляпа упала в пыль и затопталась ногами. Он уже мысленно готовился к смерти, как вдруг раздались окрики, появились слуги с батогами, и толпа быстро раздвинулась на обе стороны, очищая дорогу и обнажая головы.
– Что за шум? – резко спросил князь.
– Да вот, княже, кукуевский шиш подвернулся. Потешились малость!
– Никоновский богомаз! – крикнул кто-то из толпы со злобой.
– Дела у вас нет, длиннобородые, – с презрением сказал князь Теряев, – в батоги бы вас! Иди, Иван! – обратился он к дрожавшему художнику и хотел тронуть коня, но бедный Безглинг вдруг отшатнулся, упал на землю и стал корчиться. Лицо его посинело, изо рта показалась темная кровь, он вскочил с земли, взмахнул руками и снова упал уже без движения.
Толпа в ужасе смотрела на труп.
В этот миг вдруг появился юродивый.
Со стороны базара неслись смятенные крики.
– Началось! – завопил Киприан, потрясая посохом. – Час возмездия ударил! Бойтесь, никонианцы! Господь идет с гибелью.
– Мор, мор! – ревела прихлынувшая толпа.
Князь Теряев взмахнул плетью.
– Что там? – крикнул он.
– Мор, – раздались голоса, – на рыбном базаре падают и мрут!
– Гибель никонианцам! – ревел юродивый.
– С нами крестная сила!
– Гнев Божий! – раздались голоса.
– Убрать! – сказал князь слугам, указывая на посиневший труп, который лежал у ног его коня, и двинулся из толпы. Вдруг снова раздались вопли. Два человека извивались на земле в предсмертной муке.
Ужас объял князя. Он ударил коня и понесся в Кремль прямо к князю Куракину.
– Князь, неладно! – заговорил он, крестясь на иконы. – В городе мор!
– Да что ты?
Князь Куракин, толстый, низенький, от страха присел на лавку.
– Сам видел! Люди падают и мрут, корчась от болезни.