- Что? Мыться? Вова, я потом... Хоть часок посплю.
- Вот вода. В котелке. - Володя улыбнулся. - У тебя на лице веснушки зеленые. Ряска налипла. Ты какая-то вся фантастическая... Умой лицо. Вот так. Ну-ка, поднимайся!
Володя подхватил девушку, поднял ее на ноги, и они медленно пошли в рощу. Все так же неутомимо покрикивал дергач. Тоненько просвистели в лунном небе крылья спешащих на ночную кормежку уток. Какая тишина и покой! Неужели завтра опять загрохочут автоматные очереди и надо будет куда-то уходить, бежать, отстреливаться?
Быстро поужинали, улеглись в низинке на постели из тростника и сразу затихли.
Заснули ребята! Прислушиваясь к их успокоенному дыханию, Павел Грачев свернул самокрутку, затянулся едким дымом. Прикрыв ладонями ее красный огонек, огляделся. С одной стороны сквозь редкие деревья рощицы просматривалась серебристо-голубая пластина залива, с другой - поля, перелески. Пряча самокрутку в кулаке, Грачев вышел на южную окраину рощицы, сел на валун и представил себе низкие, замаскированные металлическими зелеными сетями, будто вросшие в землю, склады с тысячами зеленых ящиков, наполненных снарядами, минами, маслянистыми пачками патронов. Все это будет лететь навстречу нашим, взрываться, рассыпаться раскаленными осколками. Сколько смертей! Сколько убитых и изуродованных навсегда парней! Грачев вздрогнул, огляделся. «Да, отсыпаться некогда, склады надо искать, - подумал он. - Через четыре часа подъем и - ходу!»
...А Володе Волкову снился Ленинград, родная его улица Гребецкая... Идут они с Нинкой из школы. Он ее портфель тащит, а навстречу - Герка Рогов. Наглая ухмылка, кепочка на затылке, чинарик в углу рта. Сейчас подойдет и скажет: «Ну-ка, ты, дохляк, отдай-ка мне портфельчик, а то ка-ак звездану!» Вот он кладет на плечо тяжелую руку и... Кто-то действительно потряс его за плечо, Володя открыл глаза: командир будил. Неужели он уже проспал два часа? Володя сел, растер лицо ладонями и вылез из-под плащ-палатки. Нина спала рядом. Три зеленые веснушки-ряски на щеке. Так и не отмылись. Грачев лег на место Седого.
- Все тихо, - сказал он. - Однако поглядывай.
Володя повесил автомат на ремень под руку: если что - так удобнее стрелять, выбрался из кустов, и привычное чувство настороженности и подозрительности к тишине овладело им. На войне, а тем более на вражеской земле, она всегда лжива и подозрительна, потому что способна взорваться вдруг, сразу, без малейшего намека, без предупреждения, как дождавшаяся своего момента мина.
Ярко светила луна. По земле раскинулись четкие, будто тщательно вырезанные из черной бумаги, тени. Все так же, без устали, кричал дергач. Володя усмехнулся: орет, как наш на болотистых лугах под Ленинградом, у хутора деда Ивана. Опять пролетели утки: уже возвращаются с кормежки на тихие плесы среди залива. Как все странно! Казалось, что земля врага совсем не такая, как его родная земля, что в Германии все другое: и люди, и дома, другие птицы, трава, деревья. А оказывается, тут такие же березы, и, наверное, немцы тоже сочиняют про березу песни, стихи и говорят: «моя любимая березка» - «майне ди либте биркен...» Как грубо звучит! И все же луна, шелест тростника, крик птицы... Великая, мудрая природа везде одинаково добра к человеку и приветлива, но вот люди... Люди везде разные. Есть просто люди, и есть - фашисты! Володя зло сплюнул и от дерева к дереву пошел вдоль залива.
Как светло! В Ленинграде, если небо было чистым, луна светила прямо в его окно. Он садился на подоконник и глядел на голубое море крыш, среди которых возвышались темные контуры многоэтажных зданий и соборов, будто черные корабли плыли по вздыбленному крутыми волнами морю... Сердце сжалось от глухой тоски - Володя вырос в городе и любил его, свой необычный, неповторимый Ленинград, свою вымощенную булыжником улицу, плиты тротуара, громадный, в несколько обхватов, тополь, растущий посреди двора. Говорили, что он тут и при Петре Первом рос. И будто царь Петр когда-то сказал: «- А мастерам гребцовых дел - жить возле тополя». Вот и поселились тут гребцы, а точнее - мастера гребцовых дел, ладившие из легких, сухих бревен длинные весла для галер, а слобода, впоследствии улица, получила наименование Гребецкая. Так все это было или нет, но люди привыкли к дереву, к его мощной, тенистой кроне, в которой селились сотни птиц. Кажется, упади дерево - и вся улица встанет дыбом, так оно крепко вросло корнями в эту землю.