Нина села, с ума можно сойти от этих воспоминаний! Глянула на лес - как-то там Вовка? Парень с девушкой шли от поселка в поле, девушка несла корзинку, а парень баловался, отнимал.
Ох, ну а жара! Сил нет. Она отвернулась, стянула с себя закатанный до пояса комбинезон, порылась в рюкзаке, достала легкую ситцевую юбчонку, которую сунула перед вылетом на операцию в свой вещевой мешок. Переоделась. Легла. Тихо на шоссе. Девчонка смеется... Нина крепко закрыла глаза - и опять всплыло: чавкая сапогами, идет к болоту солдат-каратель. Он фыркает, сморкается и ополаскивает руки метрах в шести от нее, а она лежит в воде, за срубленной пулей елочкой, и сквозь хвою видит молодое, красивое лицо с белесыми бровями и прядкой пшеничного цвета, упавшей на лоб. Держит на мушке этот высокий загорелый лоб и ждет: как только немец увидит ее, нажмет на курок. В обойме всего два патрона. Первый - для солдата, второй - себе.
...Володя пересек шоссе, перепрыгнул канаву и, двинувшись вдоль него, вскоре вышел к проселочной грунтовой дороге, по которой и углубился в лес. Минут через сорок разведчик обнаружил возле дороги столб с надписью по-немецки: «Стой! Запретная зона. Проход воспрещен!» Отойдя чуть в сторону, он затаился, вслушиваясь в тишину леса, ничего подозрительного не обнаружив, опять пошел, но теперь с еще большей осторожностью.
Вскоре Володя увидел то, что и ожидал: высокие бетонные столбы, а между ними - плотные ряды колючей проволоки. Он лег и пополз. Деревья и кустарник росли и по ту сторону проволоки: маскировка! Он подобрался к самому заграждению, опять полежал в опасении, а вдруг вдоль ограждения ходят часовые, но все было тихо. Тогда Володя, притянув к себе толстую ветку, срезал ее так, чтобы на вершине была рогулька, и подполз к ограждению. Осмотрелся. Конечно же, без тока! Если в проволоке ток, она была бы навешена на изоляторы. Он подсунул рогульку под нижний ряд, нажал, проволока приподнялась. Прополз. Трава была высокой, нетоптанной, никто тут вдоль ограждений не ходит.
Вдруг сердце учащенно забилось... Володя осторожно раздвинул стебли под рукой и увидел тонкий оцинкованный проводок. Едкий пот залил лицо: минное поле! Медленно повернул голову. Еще проводок. Пошарил ладонью справа, потом слева. Может, он уже и лежит на мине?! Эх, Генку бы Архипова сюда! Гена не только великий мастер минировать, но еще лучший специалист по разминированию. А может, рискнуть самому? Нет-нет, так рисковать нельзя, надо возвращаться, да побыстрее... Выбраться бы только благополучно, не натянуть какой проводок, не нажать бы взрыватель мины, закопанный в землю!
...Нина никак не могла успокоиться, отвязаться от своих воспоминаний... А случилось это в особом диверсионном отряде Полоцко-Лепельского партизанского края, куда Павел Грачев, Пургин, Зоя и она были заброшены осенью сорок третьего года. Занимались они там разведкой, диверсией, участвовали вместе с другими отрядами в многочисленных боях с карателями, жандармерией и полицаями. Весной сорок четвертого, пытаясь очистить свои тылы от партизан, фашисты направили в Полоцко-Лепельский партизанский край шесть дивизий регулярных войск и полтора десятка эсэсовских и полицейских полков. Заблокировав зону со всех сторон, одиннадцатого апреля десятитысячная армия германских солдат начала наступление... Страшные это были дни! Вой самолетов, лязганье траков тяжелых немецких танков, грохот взрывов, рев радиоустановок, призывающих партизан сдаться... Пожары. Леса, затянутые дымом. В одном из них, в Черной пуще, жестокую оборону держал и особый диверсионный отряд. Дни и ночи смешались в каком-то огненном, ревущем хаосе.
Сжималось кольцо, и командование отряда приняло решение о прорыве вражеской блокады. С одной из групп прорыва уходила через глухие топкие болота Нина. Туманным, холодным утром по отряду ударили в упор два пулемета и десяток автоматов. Засада! Через несколько минут все было кончено.
Нина лежала в ледяной воде под срубленной пулями елкой и слышала, как, чавкая сапогами, рядом бродили солдаты, то и дело гулко разносились пистолетные выстрелы: добивали раненых, как очень хорошо знакомый голос доверительно сообщал: «Глякося, господин лейтенант, ешшо одни шорохнулся. Во-он под березкой шорохнулся». И гремел выстрел. Нину не заметили. Воды там, где она лежала, было выше колена. Стиснув зубы от боли в ноге, сквозь густую хвою прикрывшей ее елки она видела высокие, крепкие фигуры солдат в подоткнутых за ремни шинелях и суетящегося мужичонку в ободранном кожухе и треухе, надетом почему-то задом наперед. Нина без труда признала в нем старосту одной из деревушек, прижавшейся к окраине Верховинского бора, Семеныча. Ночевала как-то в его избе и запомнила нервозную суетливость, слезливую горестность в опасении за свою «жизню», вдруг «хто и нагавкает полицаям...» Значит, или кто-то «нагавкал» на него, и не выдержал Семеныч первого же допроса, выдал те пути-дорожки, что знал, или работал сразу и на своих и на немцев, подонок... Да, не скоро забудутся те страшные дни и минуты. Пуля пробила правую ногу, и все тело сотрясалось от дикой боли и холода. Где-то в глубине леса громыхали взрывы гранат, били пулеметы, бухали винтовки, но эти десятеро солдат не торопились принять участие в бою. Выпив и закусив, они бродили между деревьями, шарили в кустах, разыскивая раненых партизан. Вот и к болоту, где она затаилась, неторопливо направился один из них, и Нина подняла пистолет. Не заметил! Помыл испачканные кровью руки и ушел...