Читал, придвинувшись к лампе, Саша Петров, передвигал фигуры по шахматной доске Генка Архипов, дымил папироской, щурил светлые, холодные глаза Грачев. «Му, Колька, затанцует он Нину!»
У Володи испортилось настроение. За две так быстро пролетевшие недели они и поговорить-то ни о чем толком не успели. Что ни день, то броски на десять-двадцать километров, отработка учебных заданий в сложнейших условиях. Дотащишься до дома и в койку. Володя опять хмуро посмотрел на Нину, тоже хороша, могла бы и сама сказать этому нахалу: «Хватит с вас, потанцую-ка с Володькой Седым». Ишь, разошелся моряк, изогнулся, чуть не на весу ее держит, да еще ногами кренделя какие-то выделывает.
Федя подналег на ручку патефона и послышался треск. Сломал, бегемот! В это время в дверь заглянул Пургин, поманил Зою пальцем. Костя Крапивин раскланялся с ней и руку, как настоящий джентльмен, поцеловал. Ругал Федю Коля Прокопенко: «Силищу девать некуда. Какой вечер испортил!», а Володя торжествовал - ну все, конец танцулькам и его страданиям. Больше он такого не допустит!
- Летная погодка, Зоя, - сказал Пургин, когда они вышли на крыльцо. - Это во-первых, а во-вторых...
- Улетаем? Когда?
- Завтра. Мы отправляемся первыми.
- «Мы»? Значит, я - в твоей группе?
- Зоинька, со мной радистом полетит Иванюк Петя, а ты будешь в другой. Парни приметили, что мы... что между нами... В общем, так будет лучше. Если судьба - там, в Восточной Пруссии, встретимся. Это, Зоя, во-вторых.
- Что ж, майор, обрадовали! - сердито сказала Зоя и резко отвернулась. Пургин обнял ее. Девушка прижалась щекой к его руке, прошептала: - Толик, каждую минутку я буду думать о тебе, а ты обо мне. Прошу тебя, и тогда мы всегда-всегда, как бы далеко ни были друг от друга, будем вместе.
А о выполнении ответственного задания кто за командира думать будет? - засмеялся Пургин и поспешно добавил: - Хорошо, Зоинька, буду думать и о тебе, родная. Удачи вам всем.
...3-й Белорусский фронт обладал по сравнению с противостоящим ему неприятелем некоторым превосходством в силах. Немцы тогда имели в Восточной Пруссии: пехотных дивизий 11 и танковых - 2, танковых бригад - 2, кавалерийских бригад – 2, а всего 17 соединений. В составе 3-го Белорусского фронта насчитывалось: стрелковых дивизий - 40, танковых корпусов 2, танковых бригад - 5. Итого - 47 соединений. Надо однако иметь в виду, что численность личного состава в пехотных дивизиях противника значительно превышала количество людей в наших стрелковых дивизиях. Боевые возможности советских танковых корпусов и танковых дивизий немцев были примерно одинаковы...
Из воспоминаний С. М. Штеменко, начальника оперативного управления Генерального Штаба Советской Армии.
«...В течение 1942-1944 годов мы произвели несколько десятков боевых вылетов в районы Восточной Пруссии по заброске разведчиков в тыл врага (Инстербург, Кенигсберг, Алленштайн и др.). Все задания выполнялись в ночное время. Сложность заданий состояла в том, что на большом расстоянии от линии фронта мы обязаны были доставить разведчиков к месту назначения с большой точностью.
Приходилось летать без средств навигационного обеспечения, не имея данных о ПВО противника, поэтому мы нередко попадали под огонь истребителей и зенитных средств врага. Были случаи, когда приходилось возвращаться на свою базу, как говорится, на добром слове: так самолеты бывали изрешечены снарядами».
Из воспоминаний гвардии полковника В. П. Солодова, бывшего штурмана специальной авиагруппы при штабе Северо-Западного (Прибалтийского) фронта.
26 июля 1944 года. Аэродром. 2 часа ночи.
«Студебеккер» рыкнул двигателем и затих. Приехали! Разведчики выпрыгивали на сырую после недавнего дождя землю, принимали из кузова груз, осматривались. В серебристой сумеречности летней ночи виднелся черный контур самолета. Итак, в полет. Уж скорее бы... Закурили. Тихо, озабоченно переговаривались. А холодит! Володя поежился, помахал руками: ишь, нервы разыгрались. Все ж не куда-нибудь летят, а в Германию!
К разведчикам подошли двое. Один в кожаном комбинезоне, второй - в плащ-палатке, под которой угловато обозначились погоны. Оба поздоровались. Ребята притихли, Федя даже бросил папиросу, затоптал ногой окурок. Тот, что в накидке, внимательно оглядев их, произнес: