Я подошел к радиостанции и вызвал штаб. — Виски-Хоутел, вызывает Чарли-Зулу два шесть, запрашиваем разведку с воздуха, прием. Повторяю, Виски-Хоутел вызывает Чарли-Зулу два шесть, запрашиваем разведку с воздуха, прием. — Говорит Виски-Хоутел, в данный момент беспилотник находиться на дозаправке, ожидайте его через пятнадцать минут, конец связи. — У нас есть двадцать минут, сидим тихо.
Ничто так не досаждало, как ожидание. Ожидание смерти, ожидание важного в жизни события, ожидание нового дня. И ведь никогда не угадаешь, что он принесет и ведь понимаешь, что не можешь ровным счетом ничего контролировать. Мой, друг Бил, вот, что его ждет дома. Жена, дети, собака — это, то, ради чего он живет, но как ни парадоксально он все равно тут, не у себя дома. Ну что насчет меня, я просто застрял между началом и концом, между точкой дня и концом ночи. Я словно человек, что жив и мертв — одновременно. И ради этого я проживаю каждый день, чтобы оказываться всегда на грани, краю за которым меня кроме смерти больше ничего ждать не может. И это мой потолок, мой максимум, мой апогей, которого я достиг. Вот Бил, он любит свою семью, если она, конечно, у него есть, но я знаю, что он ни за, что бы не променял свою работу на обычную жизнь. Может он из тех ребят, что чувствуют себя живыми, когда смерть смежит им глаза. А обычная жизнь им просто скучна и неинтересна. Они ненавидят это еле тянущиеся время, быт и обыденность вещей, через которые приходиться проходить. Но я не такой, все время нахожусь в неком ожидании, я понял, что перестал приносить в этот мир добро. Я яд. Я отрава. Прости меня Эмили, я не смог стать, чем-то более стоящим и достойным для тебя. Не было и секунды, чтобы я не подумал о тебе. Твои руки, настолько бархатные и белоснежные, но в тоже время достаточно сильные, чтобы ты могла сжимать мою руку. Как бы я хотел ощутить твои руки в своих. Как бы я хотел видеть твое прекрасное лицо. То время, что мы провели вместе — это было что-то, что нельзя описать словами, но тебя уже больше со мной нет. Ты покинула меня и в тот день умерла частичка меня. Твои волосы, ничего красивее я не видел, а твои глаза и твой взгляд… Я не забуду, никогда…
Я летал в облаках и сам понимал это. Мне надо было думать, что делать дальше, но я уже такой хер забил на эту армию и страну в целом. Но от меня зависели жизни людей, мои решения определяли будем ли мы жить в следующие двадцать четыре часа или нет. И что в итоге, нас пятеро, один еле ходит, у другого ПТСР, а Гонсалес, думаю на него можно рассчитывать. Я снял магазин винтовки, двадцать четыре патрона и еще магазины в разгрузке. На ребятах очень смешно смотрелась Иракская снаряга, а эти замызганные калаши, но к счастью русские умеют делать оружие, так что винотвке это не страшно, ведь машина это надежная, убойная, я бы сам предпочел бы Калашников в самой последней модификации, нашему AR-16. Гонсалес, Аллен с настоящей жадностью поедали пайки и запивали их растворимым тоником. Бедняги, думал я. Господи, лишь бы выбраться отсюда живым. Но кого волновала моя личная жизнь, Генерала Джеймса? Генерала Блэра? Буша? Мы ведь просто пешки на шахматной доске. Если король посчитает, что нужно пожертвовать пешкой, он непременно это сделает. Всегда я завидовал тибетским монахам. Их образ жизни основан на освобождение, духовном просветление, счастливом переходе промежутков в сансаре. А что мы? Смешно говорить, каждый раз диву даюсь, когда слышу выступление политиков. «Войска коалиции уже готовы войти в Ирак, освободить народ и защитить мир от великой опасности» Знаю, что это политика и мне, как простой пешки многого не понять. Но на войнах богачей гибнут бедняки. Ведь наш главнокомандующий просто не договорился с Саддамом и теперь много молодых парней, как с нашей стороны, так и с их, отдадут свои лучшие годы, здоровье, а некоторые и жизни, ради чьих-то приказов и желаний. И никто из нас ничего не сделает, мы так и будем плясать под эту дудку. Хотя некоторые могут начать в нее дуть, но это уже другая история. Я снял шарф с боевика, но наверняка у него есть имя, семья, которая его ждет дома. И эта семья свято верит в, то, что он борется с оккупантами, с врагами и никто из них не усомниться в нем. Они знают, что он делает это все ради них. Борется за каждый камешек, колосок, за каждую травинку, за землю эту. И я уверен, что он без колебаний бы отрубил мне голову, но в тоже время его сердце достаточно наполнено теплом, чтобы любить. Скорее всего я ошибаюсь и не понимаю, что происходит, но черт его дери, мне уже наплевать, я думаю, что не прав и точка. Этот шарф, от него несет потом, пылью, грязью и дешевым одеколоном. Хотя я уверен, от меня пахнет еще хуже.