— Это очень страшно, что вы говорите, — крепко-крепко зажмурилась Эля. И вдруг рассмеялась.
— Отступает? Чудится вам, старый вы человек... Ну, самовар допивайте один: я на собрание побегу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вернулись Эля и Длинный только под утро.
— Благополучно, дядя?
— Ну и говорит же Онипка! Так рукой за сердце и возьмет. Товарищ Михаил, помяните мое слово: ежели только они на Думу посягнут — великим быть событиям.
ГЛАВА IV
ПОСЛЕДНЯЯ ЗЫБЬ
Думу распустили 8 июля. В самый день роспуска заехал Щекотов, возбужденный и вз’ерошенный. Полы широчайшего его сюртука были запачканы мелом.
— Вы что — на доске писали? Или играли на мелок?
Не отвечая, он особо тщательно припер дверь.
— Павел Николаевич сказал: в случае чего — можно рассчитывать на вас. Он говорит: в свое время он уже беседовал с вами о вооруженном восстании.
— Вон куда разговор пошел. Да вы же конституционалисты. Чего вы? Распустили вас не произволом, а по самому, что ни есть, конституционному: все параграфы в порядке, через семь месяцев — выборы. Пока отдохнете от законодательных трудов.
Он скосил глаза.
— Семь месяцев в условиях жесточайшей реакции, это же ясно. Горемыкин уволен, назначен Столыпин. Уроки пятого года не пошли впрок: у власти все те же: сыщики, феодалы, «лично-доверенные». Царизму, конечно, не уйти от своей участи: ему придется уступить свое место нам. Но сейчас нас ожидает чернейшая полоса, если мы отступимся. При реакции — кто знает, как пройдут выборы и вообще даже будут ли они. Мы не намерены сдаваться: партия была на гребне событий, она останется на гребне. Мы едем в Выборг.
— Пить пунш?
— Обсудить положение.
— Я и говорю: пить пунш.
— Мы апеллируем к народу.
— Благодарю за честь, поскольку вы начали с меня.
— Я вижу, — раздул ноздри депутат, — у вас какое-то очень странное настроение. Это бывает.
— От погоды.
— Что же сказать Павлу Николаевичу?
— Да ничего особенного: кланяйтесь.
Он пожал плечами.
— А как же он говорил о вас, как...
— Никогда не верьте тому, что обо мне говорят. Убежденно.
Он подумал, сел и встал снова.
— А от себя — можно вас спросить?
— Сделайте милость.
— По-вашему, если мы призовем... поддержат?
— Чужими руками думаете?
— То есть как, чужими руками? Мы же — выборные.
— Ах, вы о выборщиках? Так они вам через семь месяцев скажут.
— Нет, если мы призовем к активному...
— Выборщиков?
— Да нет же! Ну рабочих, ну солдат, крестьян, вообще.
— Левые социалисты, те, что держат массы, бойкотировали выборы в Думу. Умозаключите.
— А войска?
— За войска можно поручиться: нет.
Он покачал головой.
— А мы все-таки поедем.
— Скатертью дорога.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Они уехали, думцы. И через два дня выпустили воззвание: «Народу от народных представителей», в котором призывали «крепко стоять за попранное право народного представительства, не давать ни копейки в казну, ни одного солдата в армию».
Отпечатали... Есть ли кому на местах подхватить эти призывные листки?
Но через два дня — Центральные комитеты обеих социалистических партий, совместно с железнодорожным союзом, с крестьянским союзом, с социал-демократической фракцией Думы и трудовой группой, подписали манифесты к армии, флоту и крестьянству. Манифесты — не на розовой водице: в них говорилось ясно и просто:
«Перестать повиноваться незаконному правительству, встать разом, дружно и сильно, каждый за всех и все за каждого, свергнуть царское правительство — и созвать Учредительное собрание».
Словно в ответ на манифест, 17‑го восстала Свеаборгская крепость. Дело стало совсем серьезно. Я немедля созвал начальников дружин в обычной штаб-квартире нашей, за Московской заставой.
Вяло прошли отчеты с мест. Так, как будто все благополучно: дружины, в общем, в составе. Всего можно считать вооруженных по всем районам человек до 400; патронов на складах, разных образцов — тысяч до трех. Начать есть с чем.
Я поставил вопрос о роспуске Думы, о воззваниях, о Свеаборгском восстании. Ребята слушали хмуро, переглядываясь. Угорь беспрестанно почесывал ладонь: знак нетерпения. Когда я кончил, он сплюнул в угол и сказал с совершенным хладнокровием:
— Разогнали, — и бес с нею!
Щербатый кивнул. Остальные поддакнули.
— Ну, а с выборжцами, с воззванием ихним как быть?
— Куда Думу, — туда и их.
— Мы налогов не платим, солдат не даем — так нас это не касаемо.