Тигр ответил: прыжком.
Лучом ударила кровь. В толпу. От острой, от синей, от закаленной стали.
Луч!
И стали, вспрямившись ударом, тяжелые, крепкие груди... На погибель!
Вот он подлинный человеческий голос...
— Бей!
Он бежал, и на свет его стали, за ним, ураганом, они, ощутившие землю и кровь.
— Бей!
И над трупом последнего тигра, отирая кровавую сталь, он смеялся тихим, радостным смехом.
— Тигровый закон — закон вечный? Конец веку. Мы начинаем новый закон, люди!
— Подлинно, — ответили хором чьи-то тихие и жирные голоса. — Мы начинаем.
Нет у крови таких голосов. Обернулся. На взгорьи, над входом в бессветье, — встопорщась, сидели, кивая, — мокрицы.
Он шагнул. Но, не дав ему времени молвить, одна из мокриц, раскоряжась на камне, сквозь нос прокартавила:
— Гражданин. Государство признательно. Ваш подвиг почтен пожизненной пенсией. Семьдесят шесть пятьдесят, каждый месяц, второго. Касса номер восьмой. Проходите.
Раздавить их ногой — и все: сну конец! Они — наяву, косматоголовые.
Он шагнул.
— Тише, стой! — хором крикнули, приподымаясь, мокрицы. — Он, кажется, буйный. Буйный, конечно! И, в сущности, кто он? Со стороны он пришел — неизвестно откуда.
— А вы?
— Мы? Вcе видали: мы были с ними, все время — в беcсветьи. Мы были под тиграми вместе. В одном подземельи, под той же плитою...
— Вниз головами?
— Тем выше заслуга! И нам сейчас первое место, по праву, — их собственной волей.
Молча стояли поодаль тесной, понурой толпой косматоголовые. Молча. По знаку мокриц расправили плечи, пошли — и в оживших глазах он увидел... Нет, лучше не надо...
Мокрицы смеялись...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Все?
— Все.
Иван Николаевич пожевал губами. Глаза странные: я не знал, что он так меняет глаза.
— Мораль? Революция проиграна: косматоголовые изменили, они потянулись к мокрицам: сегодняшний день за мокрицами. Сегодняшний — и завтрашний... Или навсегда, а? Но для настоящего человека, настоящего революционера — все что хотите, только не мокрицы. Так, что ли?
— С революцией случилось, что должно было быть. И косматоголовые... можно ли это назвать изменой? Но о мокрицах — вы поняли верно: что хотите, только не они!
— Тигры лучше?
— Тигры? Конечно же.
Он медленно сволок туловище с дивана и подошел, переваливаясь.
— А практический вывод? — он внезапно снизил голос. Ресницы мигали быстро и дробно. — К тиграм, а? Там — хоть что-нибудь: хоть сила, красота, порода, настоящая кровь, а? Не мокричная слякоть, не косматоголовая темень. Так, что ли?
Он цепко взял меня короткими пухлыми пальцами за плечо.
— Говорите прямо, на чистоту. Мне все сказать можно. До конца, все. Без оглядки. Я... я пойму. Я вам сам сейчас скажу, если хотите, такое... вам будет тогда легче сказать.
— Легче? Что сказать? Я думал: ясно из сказки. Очевидно, она плохо сказалась. Мораль и вывод: не одних тигров, но и мокриц — раньше, чем они раскорежатся на камне. Только тогда совсем распрямятся косматоголовые, только тогда начнут взрастать новые люди. Значит: одним напряжением, одним ударам надо снести их всех: и тигров и мокриц.
Иван Николаевич сдернул руку с плеча и засмеялся отрывисто и хрипло.
— Вот она, романтика, куда заводит... Я, было... Вы вот как обертываете? И мокриц и тигров... Сразу, в смерть, в кровь... Варф... Варф... Варфоломеевская ночь, ха-ха!
Губы, хлюпнув, закрыли зажелтевшие в смехе клыки. Он опять подпахнул халат и, задыхаясь и пригнувшись, пошел к дивану. Сел. И сейчас же встал опять и зашаркал по комнате, запинаясь опадающими туфлями о ковер.
— Сколько я об этом думал. Вот — и вы... Логика жизни.. Логика борьбы...
Он подтянул меня к себе и поцеловал крепко и душевно мягкими, ласковыми губами.
— Массовый террор! Да, да! Это именно то, что нам сейчас нужно. Правительство, дворянство, буржуазию — всех! Я уже себе понял.
— Террор? Нет. Я не о том, Иван Николаевич. Не убийство, не жертва, не казнь. Война. Так, как бьются на фронте: армия против армии, все против всех, день за день, каждый на своем месте. Класс на класс.
Он вжал голову в плечи и глянул исподлобья сразу осторожившимися глазами.
— Класс на класс? Это не наш лозунг.
— Другого лозунга нет, — если вы вправду не принимаете ни тигров, ни мокриц. Классовая война. Сейчас, после двух лет крови — другого решения, другого выбора — не может быть.
Азеф отвернулся и пошел к столу, подшаркивая и подгибая колени.