В тупиковом, незаметном проулке тускло мигают над четырехколонным под’ездом два белых, еле налитых светом, фонаря: «Аквариум» торгует: единственный, кажется, притон в городе, который не затронут забастовкой... Некому о нем вспомнить. Рабочий здесь не бывал и не слышал.
Вдоль брандмауэра, насупротив под’езда, и нынче, как всегда, вытянулись цепью пролетки и автомобили с затушенными огнями. С’езд. Но не юлят под ногами голоногие мальчата, навязывая афишу, выпрашивая окурок. Стачка ли их разогнала? Или что?..
Иван Николаевич назначил — к двенадцати, точно. У меня еще полчаса времени в запасе. Иду я с пустыми руками. Азеф просил обязательно добыть сведения о секретном совещании, которое было сегодня в штабе, в связи с забастовкой. Я не узнал ничего.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В передней, у вешалок, — некстати, — знакомое лицо. Щекотов, саратовец, земец. Познакомились летом, в Москве, на земско-городском с’езде — в Долгоруковском доме, что за пустырем, против храма Христа спасителя.
Хотел пройти стороною. Заметил.
— Во-от, батенька, дела. И вы сюда? Ничего не поделаешь, хоть дорого: единственное место — все рестораны закрыты, а есть хочется, смерть... Ну, и вспрыснуть, собственно, надо бы — по русскому, по православному обычаю... Можете, батенька, поздравить.
Швейцар, покачивая головой, принял мое пальто.
— Уж не знаю, как вас Иван Павлович устроит, такое нынче скопление... Как бы сказать: катастрофа.
— Еще бы не скопление, ежели некуда иначе и деваться: стачка! Вы не знакомы, господа? Это — наш предводитель уездный; тоже со с’езда. А я вашу фамилию, простите, забыл. Лицо хорошо помню, а фамилия выскочила.
— Ну, и не ловите. Вы что же, «учредились», наконец? Конец «Союзу освобождения», да здравствует «Конституционно-демократическая партия»? Я не поздравляю вас с переименованием.
— Вот мы сейчас бутылочку, и поздравите.
— Не с чем! «Союз освобождения» — это звучало нелепо, если хотите, но в этом было что-то свое, Восток. «Конституционно-демократическая партия» — от одного имени на три версты тянет парламентской скукой, застегнутыми сюртуками, застольным спичем... Вы переходите с Востока на Запад; с восхода — на закат: берегитесь!
— «Ворон, каркая, к мести зовет»! Крайний вы, крайний! Знаю — Милюков жаловался: к нему, говорит, ни с какого боку. А я, батенька, бок-то найду, — гогоча, он просунул мне руку под локоть. — Пойдем, в самом деле, никогда не был так голоден, как сегодня. А насчет судеб наших не сомневайтесь! В России три силы: горожане, земцы, интеллигенция, все три у нас. С нас довольно.
— А Совет?
— Государственный? — дернул бровями Щекотов. — При чем он тут?
— Ни при чем. Я говорю о Совете рабочих депутатов. О том, что тринадцатого организовался. Сегодня первый номер его «Известий» вышел.
— Видал! — Щекотов теснее прижал мой локоть и расхохотался. — Мы с ним, с Советом, контакт установим, это само собою разумеется. Организация масс облегчает маневрирование. Чрезвычайно важное событие, но... Но у них, извините, замашки! Игра под рабочую власть. Это уж, между нами, курам на смех. Этого в истории не было и не будет.
В вестибюле накурено и людно. Столики вдоль стен, столики посредине — вкривь, вкось; даже наверху, на галлерее, обводящей входы в отдельные кабинеты, столы, столы... И все заняты. Плотно.
Действительно, «катастрофа». Здесь никогда не бывало раньше столов: кого загонишь ужинать в прихожую.
Щекотов оттянул тяжелую драпировку, в арке между вестибюлем и залом, и присвистнул.
— Ну, и штука. Яблочку негде упасть.
— Придется отыскивать Ивана Павловича, пусть устраивает.
— Как честный человек — пол-Питера здесь, — хмуро оглядывая зал, протянул Щекотов. — Нет ли из наших кого? В глазах рябит, ей-богу. Какой-такой Иван Павлович?
— Не знаете Ивана Павловича?
— Откуда мне знать, я здесь третий раз всего.
— Иван Павлович — граф, богач, здешний метр-д-отель.
— То есть как? — Щекотов отпустил портьеру и обернулся. — Что вы такое рассказываете?
— То, чего одни провинциалы не знают. Да, сначала был только графом, постоянным здешним посетителем, здесь и спустил все свое огромное состояние. В один прекрасный день проснулся здесь же, в отдельном кабинете, с потрясающей шансонеткой, мятой скатертью и счетом, который он, наконец, не смог оплатить. Оливье, хозяин здешний, великодушен: они столковались быстро: он дал ему отличный оклад и чин метр-д-отеля. У Ивана Павловича опять то, что было прежде: тонкий ужин, отдельный кабинет и потрясающая шансонетка.
— Какой ужас! — повел плечами предводитель. — Ведь он каждый вечер рискует встретить знакомых...