Он подхихикнул, как тогда, когда подходил к нам в лесу.
— Смотрите, не сглазьте.
Он сбился с шагу и посмотрел на меня искоса.
— А вы разве верите в сглаз?
— Верю, конечно.
— Шутите, — убежденно сказал он. — В сглаз нельзя верить.
Я промолчал.
— А я за вами гнался вот почему, собственно. Мне о вас Борис кое-что говорил.
— Не верьте.
— Чему не верить? — моргнул он глазами.
— А вот тому, что обо мне Борис говорил.
— Нет, я серьезно. Я, видите ли, от меньшевиков уходить собираюсь.
— Что так? Вы же говорите: вы — давний партиец, коренной, так сказать. Как же так: вдруг уходить.
Он вздохнул.
— Сомнения у меня. Программные. Пока в Женеве был, при старших, так сказать, чувствовал под собой твердый упор. А сюда приехал...
— Жидковато? Насчет упора?
— Не то чтобы... Но надо сказать, не то. И провалы! Вы не поверите: за две недели третья типография проваливается... Литература — ни один транспорт не дошел... Как повезут, так и провалят.
— Провокация?
— Я и сам думал: докладывал Организационному комитету. Следил, и другие следили... Нет, никаких признаков. Вернее — от молодежи это: все с молодежью приходится работать — студенты, девицы... это разве работники? Очень несерьезно. А и работа из-за провалов останавливаться начала. Вот я и надумал переходить.
— Что же, переходите к большевикам — с Борисом вместе.
— Не лежит сердце, — скривился он, старательно взгоняя спиралью пыль из-под камышовой тросточки. — Узкий народ, знаете; фанатики, уперлись в одну точку. Диктатура пролетариата! А пролетариат у нас, извините, в руку сморкается. Далеко ль уедешь? Я, — он быстро оглядел меня из-под очков, — я к эсерам думаю. Как по-вашему?
— Так ведь у социалистов-революционеров программа совсем другая.
— Ну, чем же другая, — примирительно сказал Николай. — Это так на митингах раздувают, чтобы веселей было слушать: насчет аграрного и всякое такое. По существу какое расхождение: они за свержение и мы за свержение, они за Учредительное и мы за Учредительное. К тому же я — техник. Какая разница! Вы, позвольте спросить, почему не марксист?
— Может быть потому, что не читал Маркса.
Николай круто остановился.
— То есть как не читали? Быть этого не может!
— Почему не может?
— А как же вы тогда с нашими спорите?
— А я и не спорю.
— Ну, если не спорите, тогда... действительно, — пробормотал Николай. И вдруг дернулся. — Да вы опять шутите!
Придорожная тропа отошла от шоссе, на косогор, под сосны. Мы поднялись скатом. Ноги скользили на гладких иглах осыпавшихся хвой. Николай ударил себя ладонью по колену.
— Смотрите-ка! Вот сюж-жет!
У поворота, под косыми, сквозь ветви, бликами солнца, стояла черноволосая девушка в белом кружевном платье. Улыбаясь, она махнула широкой соломенной шляпой, которую держала в руке: змеями скользнули по воздуху пунцовые, яркие ленты. И из кустов, под самым ухом — ударил неожиданный и острый окрик:
— Ни с места. Руки вверх!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из-за можжевеловых веток поднялись две безусые головы в красных лейб-драгунских фуражках; блеснули серебряные погоны на кителях.
— Сдавайтесь, Сережа! — крикнула девушка. — Вы окружены! Кама, Владимир Павлович, — держите его.
Николай, остановившийся при окрике, оправил шляпу и, не подымая головы, не прощаясь, быстро проковылял мимо. Драгуны вышли на дорожку.
— Откуда в таком виде? — Кама потыкал стеком в высокие голенища моих сапог.
— С охоты. Здравствуйте, Надя.
— Ага, теперь здравствуйте, а до сих пор где пропадали? Это называется — «друг детства»: глаз не кажет. Хорош! А вам идет: блуза, высокие сапоги... совсем, как на тех, на туркестанских карточках. Правда, Кама? Вы действительно с охоты?
— А вы почему сомневаетесь?..
Надя смеется и качает головой, прищурясь, —
— А ружье где? И этот... как его называют?.. с висюльками...
— Оставил у Назимова. Я с ним ходил.
— Проверим, — хладнокровно сказал Кама. — Папа и то говорит: надо тебя взять под наблюдение. Бывать перестал — папе не с кем в шахматы играть. Знаешь, все-таки неудобно. Что ты сестрой неглижируешь, это я понимаю: девица — какой с нее толк. Но — pere! Человек пожилой, сенатор! Надо почтение иметь. Володя, берись — кинем его, по Иловайскому, с Тарпейской скалы.
— Гоп!
Путаясь в траве, обламывая ветки налетавших на нас на скате кустов, — мы, переплетшись руками, скатились по откосу к шоссе. Надя сбежала по дорожке.