— Так.
— Ну, за Дубасова тоже тысяч пятнадцать, может, двадцать, дадут. Не как за Дурново, конечно. У него заслуга меньше, но дадут все же. А ежели поторговаться хорошенько, может, и еще прибавят. И по другим местам поискать, еще дела два-три наберется. Смотришь — за год-то тысяч сто и соберешь, верно говорю. Это не деньги?
— А если узнается?
Гапон визгливо рассмеялся.
— Откуда узнать-то: о твоем деле Рачковский, Дурново да царь — только и знают. А ежели еще кто знал — у них, в департаменте, говорю, чисто дела делаются. Внове, что ли? Сколько сквозь такие дела народу прошло, а о ком узналось? Страхи эти ты окончательно брось. Ты чего не пьешь, губы мочишь? Пей.
— А все-таки узнаться может.
— Экой! Ну, а ежели бы даже и так! Скажи на милость — испугали досмерти. Плевать я хотел на ихние изобличения. Меня вон ныне всякая шпана травить стала. Григорьев этот да Петров комиссию какую-то общественную выдумали, суд! Эсеры и эсдеки лаются... Им меня спихнуть выгодно, от рабочих отвести. Врешь, не дамся. И на суд ихний, ежели что, не пойду. От злобы все, да от зависти. Вот те и отповедь: поди, поверяй. А тебе и того легче будет. Ты партийный, в партии к тебе вера. Брось канителиться. По рукам, задаток получишь, как просил — тысяч пятнадцать, и действуй.
Пауза. Я ждал: лязгнет под ключом висячий замок.
Но замок не лязгнул.
Гапон зевнул и проговорил вяло.
— Зря ты меня сюда завез. Холодно, сиди в шубе, без света, вино в горло нейдет. Это все можно бы и в Питере сговорить — у Кюба или Контана... Кабинетик светленький, тепленький, икрица, померанцевой рюмочку под нее, перед ужином... Уборная-то тут есть?
— Внизу клозет.
— Вот, видишь, и в этом неудобство. Рыпайся тут по лестнице.
— Пойдем, я покажу.
И на этот раз не лязгнул замок. Загукали сквозь стены удаляющиеся по той лестнице шаги. И опять — мертво в даче. Чуть журчит сквозь осколки стекла холодный ветер на галлерее, у площадки.
Шаги уже подо мной, в нижнем этаже. Ближе. Голос Гапона, громкий и тревожный, — совсем тут, у лестницы.
— Эка темень! Тут никого нет, наверное, Мартын?
— Да нет же, говорю.
— Почему по этой лестнице не вел? Тут разве не ближе?
— Ближе, пожалуй, не подумалось. По той прошли, по той и сейчас повел.
— Не буду я по темному дому ходить. Веди по этой.
— Ладно, не все равно. Иди.
— Нет, брат, иди ты вперед. Смотрикось, узкая какая. Знал бы, в жизни не поехал. Ты говорил: квартира конспиративная, а тут, видишь ты, даже не топлено.
Поднимаются...
Я дернул дверь рядом в чулан. Заперто или заколочено. Ступени скрипели под шагом, одна за одной, к повороту: сейчас я буду с Гапоном — лицом к лицу. Только бы он до меня не дотронулся.
Луна совсем поднялась. Светло.
Оттянув рукою пружину, чтоб не так визжала, я открыл дверь в розовую комнату на себя и зажался за ней, придерживая ручку. Мартын прошел первым; он быстро и тяжело дышал. Стук бот за ним следом — внезапно оборвался.
— Дверь почему открыта, Мартын? Держит ее кто... а... Мартын?
Мартын не отозвался. Я попрежнему крепко держал ручку. По обводу двери, царапая отсохшую краску, скользнули нащупывающие пальцы. Я почувствовал липкое прикосновение холодной и влажной кожи и отдернул руку. Дверь ударилась в мягкое, задержалась и хлопнулась визгом. Из-за нее — в упор стал Гапон. В расстегнутой шубе, в серой мерлушковой шапке, с всклоченной бородой. Вместо глаз — бель белков: зрачки закатились.
— Мартын!
На дикий вскрик — Мартын выскочил. Бледный.
— Слушали нас, Мартын. Убей!
Он выбросил обе руки вперед, отогнув голову, целясь скрюченными пальцами.
— Убей! Ой, худо будет!
Я опустил руку в карман. Но Мартын схватил за запястье, левой рукой быстро нащупал браунинг и вынул. Гапон кивнул головой, закрестился и шагнул мимо нас, в комнату.
Дверь глухо хлопнула. В тот же миг сухим разрывом треснула там, в боковушке, дверная створа, сорванный замок перекатом простучал по половицам. Мартын шарахнулся в сторону. Я бросился вслед за Гапоном. Сквозь пролом, сгрудясь, напирали дружинники. Щербатый впереди...
— Братцы!
Гапон прижался к стене и вдруг взвыл тонким, страшным, далеко слышным лаем.
— А-а-а-а-а...
Щербатый, шатнувшись, сбросил тулуп. За дверью, по лестнице вниз, загрохотал, шатая ступени, бег... Дикий, без оглядки.
Мартын?
Угорь опомнился первым. Он ударил широкой черной ладонью по раскрытому рту, далеко разбрызнув пенистую, кровью зарыжевшую слюну.
— Молчи, пес!
Гапон захлебнулся и упал боком, запахивая шубу.