Харьков встретил их громовыми раскатами. Высоко в ночном небе завывали чужие моторы, и только что освобожденный город отзывался на это шквалом огня. Точно мечами, разрезалось над городом небо.
В эту ночь, впервые после двухлетнего перерыва, Надежда снова работала под обстрелом. Наскоро сгружали с платформы машину. Собирались дальше двигаться своим ходом.
Военные предостерегали Морозова. На подступах к Запорожью еще горела земля. Советовали подождать. Но стремление быть поближе к родному городу было столь велико, что в группе никто не хотел внять этим предостережениям. Выехали в ту же ночь.
Дорога, как и следовало ожидать, оказалась нелегкой. Степь окутывалась густой и по-осеннему холодной темнотой. В эту пору года тут обычно тихо и безлюдно. Но сейчас степь бурлила, клокотала, полнилась неслыханным гулом. Будто покрапленная синими светлячками, двигалась лавина военной техники; двигалась в несколько рядов по искореженному снарядами и бомбами шоссе, и по обочинам, и прямо по стерне; двигалась без конца и без края, время от времени то спускаясь в глубокие балки, то поднимаясь на холмы, — и была в этом движении грозная и неудержимая сила.
Невольно вспомнилась эта дорога два года назад, когда все двигалось в противоположную сторону. Двигалось в беспорядке — побитое, израненное, обескровленное. И хотя Надежда понимала, что она, как и ее товарищи, с каждым часом, с каждой минутой приближается к фронту, дух наступления заглушал в ней чувство опасности. Дух наступления! Кто познал горечь отступления, тому особенно дорог этот победный наступательный дух!
Морозова не напрасно предостерегали в харьковской военной комендатуре. Дорога становилась все труднее. Чаще и чаще впереди и сзади этой бесконечной лавины техники загорались вспышки взрывов. Немецкие бомбардировщики стремились сбить, остановить темп нашего наступления. Но движение не прекращалось. На ходу стаскивали с дороги разбитые машины, подбирали раненых и снова упорно и неудержимо шли вперед.
И только на рассвете все остановилось в широкой балке. Впереди разбомбили мост, образовался затор. Как раз в это время облачное небо разорвал страшный шум. Так в степи в предгрозовом затишье вдруг срывается с неба и шумит яркий свет: вражеский самолет сбросил осветительные ракеты. Совсем близко от Надежды встала на пути, словно раненый конь, грузовая машина, и сразу же загорелась. Возле нее забегали санитары, вытаскивая раненых. Одного положили было на носилки, но он был уже мертв.
— Ох, Вася, дружок!.. — припал к нему боец, но его оттащили от погибшего товарища.
Не до оплакивания сейчас. Убитого отнесли за дорогу и тут же наскоро похоронили.
Все это произошло так внезапно, что Надежда не успела даже опомниться. В ушах звучало: «Ох, Вася, дружок!..» И сердце зашлось такой болью, как будто хоронили ее Василя…
Колонна снова двинулась, Остались лишь те, кто подбирал новых раненых, хоронил убитых. А невидимая свора хищников уже поливала колонну пулеметными очередями.
И вдруг Надежда услышала, как что-то ударило по борту машины, и ей показалось, что ее задело за ногу. Поначалу не придала этому значения. Но скоро почувствовала слабость, дурноту. Осторожно коснулась рукой икры — рука покрылась липким, и она с ужасом поняла, что ранена.
— Дайте пакет, — попросила Надежда.
На ходу наскоро перевязали ей рану. Пуля ранила ногу, простреленную еще в Запорожье на насосной. Очевидно, рана была не так уж и страшна, но Надежда испугалась. Вспомнилась встревоженная, заплаканная мать: «Не пущу!.. Не могу!..» Словно бы предчувствовала беду. И Надежда испугалась не столько ранения, сколько того, что ее снимут с машины, передадут в санчасть и не позволят следовать дальше с группой. А то и совсем вернут назад!
Ее усадили поудобней, поддерживали раненую ногу, чтобы меньше трясло на ухабах, а она просила лишь об одном: не докладывать Морозову.
Когда поднимались в гору и колонна двигалась медленно, на подножку машины вскочил старшина. Пилотка, казалось, вот-вот слетит с его буйных кудрей, и это придавало ему вид грозного забияки.
— Чья машина?
— Наша, — отозвался из кабины Морозов.
— Чья это «…наша»? Кто вы такие?
— Свои.
— Что еще за «свои»? Откуда вы взялись?
Ощупав лучиком фонарика кузов, полный гражданских, старшина стремительно соскочил, побежал вперед.
Вскоре на перекрестке дорог, где колонна, точно река, растекалась тремя потоками в разные стороны, морозовскую машину свернули с дороги и остановили. Грозный старшина первым вырос перед кузовом и безапелляционно скомандовал: