— Вот спасибочко.
— Это кому же и за что?
— За то, что так ловко пропечатано.
— А разве вам известно, кто это сделал?
— Петр Михайлович, — улыбнулась старушка, — да неужто у меня нет сообразительности?
И она посмотрела на него с такой теплотой и доверчивостью, что профессор не выдержал, отвернулся. Догадывается! По всему видно, что догадывается! Вишь ты какая бойкая! Ему было и приятно, и тревожно. Он и сам уже не раз присматривался к этой сметливой старушке: нельзя ли ей дать поручение? Но решиться не мог: и мало знает ее, и уж больно набожна она. Подведет еще.
Сомнение не покидало его и сейчас. Он напряженно думал, как же быть? Как заставить ее поверить, что она ошиблась?
Но старушка, уловив на лице врача смущение, сама поспешила ему на помощь:
— Да об этом же, слышите, все знают, Петр Михайлович. Это же Антон такое сотворяет!
— Ах, вот оно что! — облегченно выдохнул профессор. И даже малость пожурил себя за то, что так неосмотрительно попался на крючок этой старой неграмотной крестьянки.
— Кто же он такой, этот Антон? — спросил уже совершенно равнодушно, лишь бы спросить о чем-нибудь.
— А разве вы не слыхали? Грисюк.
Снова обескуражила его старушка. У него даже дух захватило: откуда ей известно это имя? Про Антона Грисюка он слышал еще накануне войны. Уже тогда о нем ходили легенды. Один больной уверял Петра Михайловича, будто сам видел, как этот бесстрашный лейтенант во время битвы на линии Маннергейма проник сквозь бурю огня к неприступному доту и забросал гранатами амбразуру. За этот подвиг ему тогда присвоили звание Героя Советского Союза. Об Антоне Грисюке рассказывал и его старший брат, лечившийся у профессора (Грисюки родом из Дорогинки, что под Фастовом. Как и многие фастовчане, они часто наведывались в Киев). Но тогда профессору не пришлось повстречаться с отважным героем. А вчера под вечер один безногий пациент передал Петру Михайловичу, как нечто особо секретное, будто Антон Грисюк в здешних лесах отряд сколачивает. Буйко всю ночь глаз не смыкал. Поднял на ноги всех связных. Они и в Дорогинке побывали, и местных лесников «прощупывали», но так ничего толком и не разузнали. Даже слух, принесенный безногим, никто не подтвердил. А тут вдруг старушка говорит так уверенно: «Это же Антон такое сотворяет!»
Буйко еле сдерживал волнение. Его так и подмывало схватить старушку за плечи и поскорее расспросить, откуда ей известно об Антоне Грисюке. А главное — где он? Однако нужно было соблюдать осторожность, и он снова, как бы между прочим, сказал:
— Так, говорите, все это Грисюк? Кто же вам наплел такое? Да и откуда он мог здесь появиться?
— Кто — Грисюк? — с удивлением переспросила Горпина Романовна.
— Ну да.
— Вчера ночевал у меня.
— Ночевал, говорите?
— С ним еще трое. Да все грозные такие! С вооружением!
— Странно. А где же они теперь? — разволновался Буйко. — Не знаете?
— Эге, так-то они и назовут свой адрес! Глупые, что ли?
«И то правда», — согласился про себя Буйко.
— Ох, чуть не забыла, — спохватилась Горпина Романовна. — Он и о вас словцо закидывал.
— Обо мне? — изумился профессор.
— Да-да, о вас. И так, как бы невзначай. Дескать, не знаете ли, бабушка, кто он, этот доктор Буйко? «Бог его святой знает, — говорю, — не ведаю». А сама себе думаю: «Чего это он интерес про вас заимел?»
И в глазах старушки снова сверкнули лукавые огоньки.
— Не познакомиться ли, случайно, хочет с вами, а?
— Это вам так показалось, Горпина Романовна, — с напускным равнодушием ответил Буйко. И тут же поторопился опять перевести разговор на другое:
— Ну а вы, Горпина Романовна, зачем же ко мне пожаловали?
— Да внучку мою, Катюшу, антихристы в списки записали — уже неподдельно застонала старушка, вспомнив о своем горе. — Так вы уж, Петр Михайлович, сделайте ей, пожалуйста, какую-нибудь болячку, чтоб не забрали. А то, говорят, уже скоро погонят… Вот времечко настало, прости господи, не исцеления просишь у доктора, а чтобы хворь привил, умоляешь, — закончила она со слезами на глазах.
Буйко тяжело вздохнул: в словах старушки была горькая правда.
— Поможем, — коротко сказал он на прощание. — Пускай завтра придет.
Не переставая стонать и охать, старушка вышла. После нее сразу же в кабинете появился незнакомый юноша с подвязанной рукой. Вид у него был изнуренный, усталый. В быстрых, ясных глазах, заметно покрасневших от бессонницы, светилась настороженность. Он волновался. И видимо, неспроста. Хотя одет он был, как и все местные крестьяне, однако профессор сразу понял, что он не здешний.