Профессор не возражал. Собственно, теперь не было и нужды возражать. Всей сложной фашистской системе порабощения населения он противопоставил свою систему борьбы: в каждом селе у него были ассистенты; каждый местный врач, даже каждая санитарка знали, как и какие болезни прививать мобилизуемым, чтобы профессору оставалось лишь демонстрировать их перед фон Эндером.
Петр Михайлович и его коллеги прекрасно понимали, что освобождать от мобилизации всех подряд нельзя. Поэтому время от времени профессор, осмотрев мобилизуемого, делал заключение — «здоров». В то же время тайком успевал передать ему справку на временное освобождение от мобилизации и одним словом — «лес» — указывал путь туда, где «временно освобожденный» мог найти спасение от фашистской неволи.
Справки на временное освобождение требовались лишь для того, чтобы мобилизованный мог выйти со двора. В комиссии его заносили в список отправленных. Те, кому профессор не мог передать справку, действовали на свой страх и риск: удирали из эшелона, разумеется, не без содействия железнодорожной полиции, в составе которой было уже немало подпольщиков.
— В чем дело? — нетерпеливо спросил фон Эндер, заметив, что профессор уж очень долго возится с одним пятидесятилетним, на вид совершенно здоровым крестьянином.
Петр Михайлович действительно почему-то чересчур долго осматривал этого крестьянина. Однако никак не мог сделать вывод о состоянии его здоровья. Крестьянин вдруг, словно невзначай, шепнул: «Второй за мною — шпик…» Профессор насторожился. Но сделал вид, что не расслышал его. Тот снова потихоньку повторил: «Второй за мною — шпик, берегитесь!» Профессор начал вертеть пациента во все стороны, заставляя без нужды сгибаться, разгибаться, а сам все думал: «Кто он такой? Откуда ему может быть известно, что в коридоре в очередь затесался шпион? А может, шпион-то он сам?» Некоторое время Петр Михайлович колебался — освобождать этого крестьянина или не освобождать? У мобилизуемого была справка, что он страдает ревматизмом. Профессор видел: признаки болезни вызваны искусственно, однако его можно было бы освободить. Но кто он? Если он в самом деле искренне предостерег профессора о шпионе, то грех было бы такого посылать на каторгу. А если он сам шпион?..
Фон Эндер не выдержал. Небрежно, будто лошадь, которую выбирают на базаре, ощупал резиновыми пальцами мышцы крестьянина, толкнул его под ребра, как бы испытывая на устойчивость, и приказал отправить в эшелон.
За ним вошла молодая женщина, со справкой о болезни малярией. И она словно бы ненароком обронила:
— За мной — шпик.
— Малярия! — не колеблясь определил профессор.
— Нет, нет! — резко возразил фон Эндер.
С виду эта женщина и в самом деле не была похожа на больную малярией. Но профессор настаивал на своем и резонно заметил:
— Господин гебитскомиссар, мы с вами отвечаем за то, чтобы в великую Германию не занести эпидемию.
Профессор не сказал ничего своего. Он лишь дословно повторил то, что сказал фон Эндер, когда объявил врачей мобилизованными. Казалось бы, этот ответ должен был немного успокоить гебитскомиссара. Но фон Эндер мгновенно сорвался со стула, быстро подошел к профессору и изо всех сил ударил его кулаком по лицу.
Петр Михайлович покачнулся, закрыл лицо платком и медленно присел к столу. Сквозь платок быстро проступали красные пятна. Профессор не думал о боли. Да и что значит удар кулаком по лицу, что значит разбитый нос по сравнению с теми ударами, которые ему уже пришлось испытать! Плен, обыск, мобилизация — эти удары были куда более страшными. Но Буйко понимал, что их необходимо было снести, чтобы потом ударить по врагам самому. Сейчас ему хотелось с силой бросить в харю фон Эндеру чернильницу. Но он сдержал себя.
В комнате наступила мертвая тишина.
Профессор вытер лицо, немного успокоился и подошел к гебитскомиссару.
— Прикажете оставить комиссию?
— Я этого не говорил. Продолжайте, — снова медленно и негромко сказал фон Эндер, будто перед этим не случилось ничего такого, что могло оскорбить профессора.
Петр Михайлович снова начал прием. В комнату вошел юноша явно болезненного вида. Справка свидетельствовала о том, что он болен чахоткой. Это было видно и без справки. Но вдруг профессор вспомнил о предупреждении и пристально посмотрел на юношу. Это же шпион! Странно, почему шпионить за ним прислали больного человека? Сам фон Эндер, как только парень начал кашлять, велел немедленно его освободить, Профессор с тревогой подумал, о предостережении пожилого крестьянина и молодой женщины. Вдруг возникла тревожная мысль: «А не женщина ли провокатор? Ведь именно из-за нее озверел фон Эндер». Профессор мучительно думал: «Кто, кто враг, шпион?» Он вновь и вновь возвращался мысленно к женщине, выискивал в своем отношении к ней то, что могло выдать его, и взвешивал, в какой мере он себя выдал. Ограничится ли дело только ударом в лицо… или раскрыто все?