— Вы ко мне? — настороженно спросил профессор по-немецки.
— Да, к вам, — ответил тот на чистом украинском языке. И, заметив тревогу и недоумение в глазах профессора, улыбнулся и заговорил по-немецки:
— Я к вам, Петр Михайлович. Помните, как на одном из экзаменов в мединституте вы поставили мне двойку по хирургии только за то, что у меня всегда красовалась двойка по немецкому?..
Он снова перешел на родной язык и подал записку от Грисюка.
Профессор узнал своего бывшего студента. Это был талантливый юноша, который отлично усваивал все дисциплины, но почему-то долго и упорно бойкотировал изучение немецкого языка. И в самом деле, однажды профессор нарочно поставил ему двойку по своему предмету именно для того, чтобы заставить его ликвидировать «хвосты» по немецкому языку.
Внезапное появление бывшего студента с запиской от Грисюка вызвало у профессора много волнующих воспоминаний, а главное, вдохнуло надежду на успех задуманной операции. Ведь лучшей кандидатуры «офицера» в спасательную группу по освобождению рязанца, как этот студент, и не придумать.
Но когда он прочел шифрованную записку Грисюка, его тревога не уменьшилась. Грисюк, понимая сложность обстановки, намеренно не отпустил Яшу и прислал к нему студента в форме жандарма.
В партизанском отряде тоже создалось трудное положение. В результате последних боев несколько бойцов и командиров получали тяжелые ранения. И Грисюк в своей записке даже не упомянул о возможности или невозможности освобождения заключенных из вагона номер один. Он писал совсем о другом — просил профессора срочно прибыть в отряд оперировать тяжелораненых.
Петр Михайлович заколебался: он оказался в положении отца, два сына которого одновременно попали в опасность, и сам не знал, кому из них раньше помочь.
Но на войне промедление недопустимо. Профессор быстро накинул плащ и, не думая, сможет ли он, такой больной и слабый, добраться до леса, последовал за студентом.
На дворе бушевал ливень. Вспыхивали молнии. Улицы, дома, строения то и дело озарялись грозно-синим пламенем. Гром трещал и гремел непрерывно.
Пользуясь непогодой, профессор и его бывший студент никем не замеченные переползли улицу, на которой находился немецкий пост, и по глухим переулкам, то прижимаясь к заборам, то вновь двигаясь ползком по грязи, выбрались за город. Буря помогла им незаметно пройти заставы.
Там их ждали три всадника и оседланные лошади. Профессор Буйко ездил верхом еще в детстве и потому сначала чувствовал себя на коне неуверенно. Два всадника, выполняя приказание Грисюка, ехали рядом, готовые в любую минуту подхватить и поддержать его. Но, стремясь как можно скорее добраться к партизанам, которые снова воскресили в нем надежду на спасение рязанца, профессор незаметно для себя быстро освоился с седлом, с ритмом движения, и вскоре кони помчались галопом.
В лицо ливнем хлестала буря. Стрелами пылали, метались по небу молнии. А навстречу буре стремительно мчались всадники.
XI
В небольшом шатре из плащ-палаток на примитивном, наспех сколоченном столе тяжело стонал раненый. Свет карманных фонариков падал на его бескровное лицо, на котором четко выделялись черные линии бровей. Это был Саид.
Ранение оказалось очень тяжелым: осколком мины распорот живот. Саид корчился в муках, то и дело терял сознание. Потрясенный горем товарища, Микола Полтавец метался возле него и не знал, чем помочь. В боевой обстановке чувство дружбы возникает особенно быстро и закрепляется на всю жизнь. И не было ничего удивительного в том, что за какие-нибудь три-четыре недели, проведенные Миколой и Саидом в одном отряде, они сблизились так, будто с детства росли вместе. Когда профессор вошел в шатер, его поразила волнующая сцена: чтобы как-то облегчить муки товарища, Микола брал его руки, гладил их, прижимал к груди, к щекам, к губам, не переставая успокаивать:
— Потерпи, дружок. Еще немножко потерпи.
А Саид в свою очередь умолял друга:
— Добей меня… Не могу. Прощай и добей…
— Ты будешь жить, Саид! — вырвалось у профессора.
— Эх, доктор, доктор… Живот мой амба… Прощай, доктор…
— Ты будешь жить! — почти крикнул профессор. В этот миг он сразу же забыл обо всем: и об усталости, и о больном сердце, и о переживаниях. Ему в самом деле страстно хотелось, чтобы раненый обязательно выжил. Ведь Саид очень быстро стал близким для него человеком. Ему никогда не забыть первой встречи в этом лесу, в овраге. Неизвестно, как бы в тот тревожный день сложилась судьба Петра Михайловича, если бы не бдительность этого юркого разведчика, который свел его с Грисюком. И, сосредоточившись над раной, профессор уже не обращал внимания на то, как грохотало небо, каким ревом наполнился лес и как барабанил по набухшему брезенту дождь.